Книга Зовем вас к надежде - Йоханнес Марио Зиммель

— Как и со мной, — глухо сказал Линдхаут.

— Как и с вами, точно так же, да, — сказал Левин.

Молодая девушка принесла новый сифон с вином.

— Спасибо, дитя мое, — сказал Левин и улыбнулся ей. Она улыбнулась в ответ и исчезла, захватив пустой сифон. Левин наполнил бокалы.

Старик, играющий на цитре, пел одну старую песню, в которой говорилось о любви, о жизни и о смерти — больше всего о последней.

— Пейте, — сказал Левин.

Линдхаут выпил. Он спросил:

— Что мне теперь делать?

— А что вам сказал шеф «Саны», с которым вы, без сомнения, сразу же связались по телефону?

— Следовать за герром Золтаном в его страну и вместе с врачами «Саны» проверить документацию, препараты и так далее, поговорить с тремя пациентами, которые выжили…

— Ну вот видите.

— Но — и здесь я признаю вашу правоту — мы так и не сможем доказать, что мой антонил не был причиной смерти этих двух пациентов, — сказал Линдхаут. — И что не антонил чуть не убил трех других и нанес им тяжелый ущерб.

— Вы никогда не сможете это доказать, — сказал Левин, — естественно нет. Вы разработали чудесный препарат, мой друг, — только, к сожалению, вам это вообще ничего не даст. Возможно… очень скоро будет третий умерший от антонила, если «Сана» не изымет препарат из обращения! И четвертый — если вы, например, будете сопротивляться и оперировать тем, что я вам только что сказал. Тогда, вероятно, будут умершие от антонила даже в Америке! Американцы человеколюбивы, но не настолько же! Все же они первыми сбросили атомную бомбу, не правда ли? Этот антонил, ваш препарат, должен быть и будет изъят, в этом обе стороны достигли замечательного единения. Американские исследования будут продолжаться. Однажды, возможно, уже скоро появится гарантированно безопасный, идеальный антагонист морфия, который будет действенным семь недель, — но тогда это будет новый сенсационный препарат американского фармацевтического концерна! А некапиталистический мир будет радоваться любым политическим уступкам Запада, а также, например, и экономическим в той степени, в какой их может гарантировать крупный концерн…

— Этот герр Золтан сказал, что происшествие, мнимое происшествие, будут держать в тайне в моих интересах.

Левин откашлялся, демонстрируя свое отвращение:

— В ваших интересах! Как будто к вашей личности проявляется хоть капелька человеческого интереса! Держать в тайне — как долго? Месяц? Полгода? Если вы будете сотрудничать, полетите вместе с герром Золтаном и на месте позволите себя убедить в том, что ваш антонил действительно может быть смертельным, тогда эту историю будут держать в тайне несколько дольше. Если вы проявите недовольство, вам сразу же придет конец. Стало быть, при всех обстоятельствах вы должны лететь с герром Золтаном, хотя бы для того, чтобы не возбудить ни малейшего подозрения. Если подозрение появится, очень скоро профессор Линдхаут будет мертв…

— Мне сейчас это безразлично!

— Ах, не скажите. — Левин махнул рукой. — Самая отвратительная жизнь все же лучше самой красивой смерти. Посмотрите на меня. Что я делаю? Я исчезну, меня больше не найдут, если мне повезет, и я где-нибудь буду жить дальше. Мне безразлично, что обо мне скажут, безразлично, в чем меня обвинят! Это и ваша позиция. Это сегодня единственная возможная позиция для таких людей, как вы и я, которые стали игрушкой в руках власть имущих. Но действительного шанса воспрепятствовать тому, что происходит — опубликовать все это, чтобы найти отклик и доверие масс, — его у вас нет, его у меня нет! Вы пропали, как пропали все те, кто попал в этот лабиринт подлости и лжи, жестокости и бессовестности. Это я должен был вам сказать перед тем как исчезнуть. Это вы должны знать. — Левин поднял свой бокал. — Ваше здоровье, мой бедный друг. И оставьте все надежды.

64

«Оставьте все надежды…»

«Да, так сказал Левин, — думал одинокий человек в своей тихой комнате ранним вечером 23 февраля 1979 года. Поникший, он сидел в кресле в ожидании человека, назвавшегося капелланом Романом Хаберландом.

О Левине с той ночи я больше ничего не слышал. Я очень надеюсь, что ему удалось исчезнуть, ускользнуть, что он живет где-нибудь в мире. А удалось ли ему? Может быть они, что более вероятно, его настигли, арестовали, бросили в тюрьму, предварительно подвергнув пыткам, и убили? У человека мало счастья… ах, Альберт Эйнштейн! А у скольких его нет вообще…»

17 часов 26 минут.

Линдхаут посмотрел на часы. Теперь он действительно должен скоро появиться, этот человек, который называет себя Хаберландом. Без четверти шесть приедет шведский посол, мой друг Кристер Эйре, приедет Жан-Клод Колланж. Они приедут за мной. Они поедут со мной в аэропорт и будут сопровождать меня в Стокгольм, где завтра я буду выступать с докладом перед Шведской Академией наук.

«Лечение зависимости от морфия антагонистически действующими субстанциями».

Так называется доклад. Вот передо мной на письменном столе лежит рукопись, вот лежит старый пистолет системы «вальтер» калибра 7.65…

Линдхаут рассеянно взял оружие, провел рукой по стволу. «Иов, — подумал он вдруг, — он всегда меня интересовал, этот образ, который преследовали беды и страдания, я всегда симпатизировал ему. Они испортили его стезю, говорится в Библии, приложили руку к его падению, они пришли как сквозь широкий пролом, вышли из-под развалин, ужасы устремились на него, как ветер развеялось величие его, и счастье его унеслось как облако. Дни скорби объяли его, ночью ныли все кости его, праведникам стал он насмешкой и омерзением, и те, кто преследовал его, не ложились спать…

Бедный человек был Иов, — думал Линдхаут, в то время как его сумбурные мысли неслись дальше. — В наши дни Иов мог бы быть гонимым секретным агентом, который больше верит одним и не может поверить другим. Поэтому и те и другие преследуют его. Агент, да. Или биохимик, например, который… Нет, — спохватился он, — нет, все что угодно, только не сочувствовать себе!»

Многое — и ничего, еще ничего не произошло с той ночи, когда он беседовал с Левиным. На следующий день он полетел в Базель — старый Петер Гублер вызвал его. Долгие часы они провели в беседах в большом бюро Гублера, перед окнами которого протекал Рейн, вялый и грязный. Гублер тоже понимал, к чему все идет, какими методами было решено устранить препарат «Саны» антонил и человека по имени Адриан Линдхаут. Они тщательно обдумывали различные варианты защиты — и не находили никакого выхода. Сейчас им нужно было время, время на то, чтобы оказать сопротивление, если это было возможным.

Время, время, время!

Однако герр Золтан сказал, что не может долго ждать, что не будет больше держать в тайне якобы случившееся в его больнице и в другой клинике.

— Ни слова Колланжу, — сказал Гублер. — Ни слова кому бы то ни было. Мы должны попытаться сделать все, чтобы разоблачить этих подлецов, чтобы показать всему миру, как поступают люди с людьми, когда дело идет о власти, деньгах и славе…