Книга Солдат великой войны - Марк Хелприн

В молодости Рафаэль воспевал цвет и рисовал с храбростью солдата, но в поздних работах пожертвовал яркостью ради глубины, рисовал так, словно его глаза видели не только мир, но и далекое огромное поле, на котором этот мир стоит, словно ему начала открываться новая перспектива, новый цвет, новая сила тяготения и новый свет. И над всем этим нависал знак вопроса, потому что, хотя Рафаэль и чувствовал находящееся вне пределов этого мира, впервые в жизни он не доверял своему экстраординарному зрению, не мог положиться на то, что там видел. Он только чувствовал, но что он видел и как он видел, отправляло его в тьму, полную вопросов, на которые он ответить не мог, и благодарности, которую не мог объяснить. Фигуры на его картинах внезапно утратили уверенность и не понимали, что происходит. Словно засвидетельствовали чудо, но произошло оно где-то далеко.

* * *

Алессандро очутился, как и надеялся, в горячей ванне. Он уже почти обрел свободу, но воспоминания терзали его, и образы мелькали и исчезали так быстро, что он не успевал постичь, что они говорят его душе. Когда он покупал новую одежду, ел в ресторане или договаривался о ванне в отеле, они налетали на него, как птицы в бурю, и он не мог укрыться от их разящих ударов, потому что каждый так или иначе нес с собой истину. Такое странное пробуждение после нескольких лет войны разум вынести не мог, и, чтобы не сломаться от напряжения, Алессандро старался переключаться на самое простое: говорил сам с собой о том, что сделал за день, пристально разглядывал мелкие подробности интерьера ванной, где лежал, нежась в горячей воде, из которой торчала только его голова.

Потолок поднимался на пять метров в узкий короб темноты, заполненной облаками пара. Белые стены матово блестели. Температура воздуха не намного превышала наружную. В тщетных попытках избавиться от избытка пара, который постоянно образовывался на поверхности горячей воды, Алессандро чуть приоткрыл окно. За ним чернела ночь, и в щель врывался поток воздуха, такого холодного, что столкновение между ним и поднимающимся паром срывало белые облака с горячей воды и через край ванны сбрасывало на пол.

Бак, в котором нагревалась вода, крепился к стене. В стальном основании колыхались язычки газового пламени, внутри, совсем как в чайнике, булькала, кипела и свистела вода. Из носика, нависающего над краем фаянсовой ванны, словно из хобота латунного слона, лилась мощая струя воды, которая ударялась в дно ванны, а потом поднималась, перемешиваясь с ранее налитой. Излишек выливался через дренажное отверстие, издавая звуки, похожие на журчание горного ручья.

Распаренный, раскрасневшийся, в полуобморочном состоянии, Алессандро смотрел на стул, лежащую на нем новую одежду, стоящую рядом новую обувь: кожаные горные ботинки, для водонепроницаемости пропитанные маслом, темно-синюю фланелевую рубашку, вязаный шерстяной свитер, стального цвета куртку с капюшоном, свернутым в воротник, вязаные шерстяные варежки, толстую шерстяную шапку, шарф из ангорской шерсти. В егерском рюкзаке лежало полдесятка шоколадных батончиков, полкило вяленого мяса, килограмм хлеба, немного пастилы. Плюс фляжка для воды, компас, фонарь со свечой, спички и запасные свечи. В специальных петлях на рюкзаке крепилась пара кошек, по одной с каждой стороны, два ледоруба, с короткой и длинной ручками.

Он купил все это в магазине альпинистского снаряжения, в котором бывал до войны. Сейчас в нем отсутствовали как покупатели, так и карты. Ему сказали, что и первые, и вторые появятся после заключения мира, потому что пока горы и предгорья считаются стратегическими объектами.

В одном кармане куртки Алессандро соседствовали железнодорожный билет до Гармиш-Партенкирхена и пистолет, который он забрал у часового в Школе верховой езды. Ему не хватило времени снять запасные обоймы с ремня солдата, так что его боезапас ограничивался десятью патронами. Один или два он собирался потрать на Андри. А остальными восемью защищаться от немецких и австрийских горно-стрелковых дивизий, которые блокировали путь на юг. Свои шансы он не оценивал ни оптимистически, ни пессимистически, давно узнав на собственном опыте, что в опасных авантюрах, вроде битвы или побега, оптимизм и пессимизм никакой роли не играют.

Наслаждаясь ощущениями горячей ванны – под дребезжание стекла то ли от порывов ветра, то ли потому, что по соседним железнодорожным путям прошел поезд, – Алессандро совершенно забыл, что он солдат. На обед съел мясной суп, большой кусок тушеного мяса, картофель, салат, выпил пива. Чуть не заснул в ванне, с трудом сумел подняться, когда утекла вода и вернулась сила тяжести. В номере его ждали холодные и белые простыни и свежий воздух, который зимний ветер проталкивал в щели. Какое-то время он лежал, глядя на одежду и снаряжение, аккуратно сложенные у кровати и освещенные электрической лампочкой. А когда выключил свет, комната наполнилась рафаэлевскими красками: оттенками красного и зеленого, которые не имели названия. Они пришли, чтобы повести его через горы и вниз, к теплу и славе Рима.

* * *

Когда рано утром Алессандро шел по улицам Мюнхена, снег казался мягче, чем вчера, а солнце – жарче. Он чуть подволакивал ноги, дышал учащенно, словно в разреженном воздухе, щурился – не столько от света, а потому что свело лицевые мышцы.

Дверь открылась, и на пороге возник высокий человек в эдвардианском костюме и медицинском халате с вышитым кадуцеем на рукаве. Халат покрывали пятна краски разных цветов, а вместе с теплым воздухом в нос Алессандро ударил запах скипидара.

Сперва бывший майор с недоумением уставился на, как он решил, англичанина-альпиниста, но в следующий миг Алессандро втолкнул его в дом, закрыл дверь и вытащил пистолет. Андри не решался раскрыть рта.

Алессандро мотнул головой, предлагая хозяину дома пройти в большую комнату, французское окно которой выходило в сад. В студии, полной картин, одна, на три четверти законченная, стояла на мольберте: солдаты в окопах, спиной к зрителю, всматривались через бруствер в сломанные деревья и горящие кусты.

– Черт бы тебя побрал, – прорычал Алессандро. – Плевать мне, хорошие у тебя картины или плохие.

Андри понял ситуацию, но, как и Алессандро, был солдатом и не боялся умереть. Он ощущал то же самое в тот момент, когда бросал самолет в глубокое пике или закладывал крутой вираж, чтобы атаковать врага. Улыбнулся с легкой горчинкой.

– Я вижу, война подняла искусствоведческую критику на новую ступень. Раньше вы несли чушь, а теперь решаете вопрос кардинально. Ты пришел, чтобы отомстить за какие-то мои действия в воздухе.

– Да.

– Ты был летчиком?

– Пехотинцем.

– Бомбежка на бреющем полете в Коль-ди-Лане. Вашим окопам тогда крепко досталось. Для нас выдался удачный день. У вас была только одна зенитка, да и та перестала стрелять. Могу тебя понять, если ты воевал в Коль-ди-Лане.

– Я не воевал в Коль-ди-Лане.

– В Кляйнальпеншпитце?

Алессандро покачал головой.

– В Гроссен Шлонлайтшнайте? Который вы называете Доломити ди Сесто?