Книга Посторонний. Миф о Сизифе. Калигула. Записные книжки 1935-1942 - Альбер Камю

и вкусе читателя.

Диалог между Европой и Исламом.

– Когда мы смотрим на ваши кладбища и на то, во что вы их превратили, нас охватывает смесь восхищения и жалости, почтительный ужас перед людьми, которые живут, имея такое представление о смерти…

– …Нам тоже случается жалеть себя. Это чувство помогает нам жить. Вам оно совершенно неведомо, вы, пожалуй, сочли бы его малодушным. Меж тем его испытывают даже самые мужественные из нас. Ибо мы называем мужественными тех, кто трезво смотрит на вещи, мы против силы, которая слепа. Вы же, наоборот, возводите в добродетель слепое послушание.

На войне. Люди, рассуждающие о степени опасности того или иного фронта. «Я воевал на самом страшном участке фронта». Все рушится, а они устанавливают иерархию. Такими они возвращаются.

– Да, – говорит ассенизатор, – видели бы вы туалеты, которые «они» себе отгрохали внизу, в Морском ведомстве! Обидно отдавать такие туалеты таким людям!

Женщина живет со своим мужем, ни о чем не задумываясь.

Однажды он произносит речь по радио. Она наблюдает за ним через застекленную дверь. Слов не слышно. Ей видны только жесты. Она открывает в нем не только существо из плоти и крови, но и паяца, каковым он и является.

Она бросает его. «И эта марионетка каждую ночь на меня ложится!»

Сюжет для пьесы. Человек в маске.

После долгого путешествия он возвращается домой в маске. Он никогда ее не снимает. Почему? Таков сюжет.

В конце концов он снимает маску. Он надел ее просто так. Чтобы смотреть на мир из-под маски. Он еще долго бы ее не снимал. Он был счастлив, если это слово имеет смысл. Но страдания жены побуждают его открыть лицо.

«До сих пор я любил тебя всем своим «я», а теперь буду любить тебя всего-навсего так, как ты того хочешь. Но похоже, тебе легче сносить мое презрение, чем любить, не понимая. Это разные вещи».

(Или разные женщины. Одна любит его в маске, потому что он ее интригует. Когда он снимает маску, любовь ее проходит. «Ты любила меня умом. Надо было любить меня еще и нутром». Другая любит его несмотря на маску и продолжает любить и без нее.)

Своеобразный, хотя и естественный механизм: она объясняла страдания человека, которого любила, как раз теми обстоятельствами, которые были для нее наиболее мучительны. Она так свыклась с безнадежностью, что, когда пыталась понять жизнь этого человека, всегда видела в ней только то, что было не в ее пользу. А его как раз это и раздражало.

Исторический ум и ум вечный. Один наделен чувством прекрасного. Другой – чувством бесконечного.

Ле Корбюзье: «Видите ли, художника отличает то, что в его жизни бывают минуты, когда он ощущает себя больше чем человеком».

Пиа и документы, которые пропадут. Добровольное исчезновение. Перед лицом небытия – гедонизм и постоянные разъезды. Исторический ум превращается таким образом в географический.

В трамвае. Ко мне пристает какой-то метис. «Если ты мужчина, дай мне двадцать су. Ты ведь мужчина. Видишь ли, я вышел из госпиталя. Я даже не знаю, где мне сегодня ночевать. Но если ты настоящий мужчина, я пойду пропущу стаканчик и обо всем забуду. Горе мне, у меня никого нет».

Я даю ему пять франков. Он берет меня за руку, глядит на меня, бросается мне на грудь и разражается рыданиями. «Ты славный парень. Ты меня понимаешь. У меня никого нет, понимаешь, никого». Я выхожу, трамвай трогается, а он остается внутри, растерянный и все еще плачущий.

Человек, много лет живущий один, усыновляет ребенка. Он обрушивает на него все свое одинокое прошлое. И в своем замкнутом мирке, один на один с этим существом он чувствует себя хозяином ребенка и великолепного царства, находящегося в его власти. Он его тиранит, пугает, сводит с ума своими фантазиями и придирками. В конце концов ребенок убегает, и он снова остается в одиночестве, плача и сгорая от любви к утраченной игрушке.

«Я ждал момента, когда мы выйдем на улицу и она обернется ко мне. И когда это случилось, я увидел бледное сияющее лицо, с которого поцелуи стерли косметику и едва ли не выражение.

Ее лицо было незащищенным. После долгих часов борьбы и вожделения я видел ее. Мое любовное терпение было наконец вознаграждено. Мои губы вытащили на свет из оболочки косметики и улыбок это лицо с побледневшими губами и белыми скулами, и тогда мне открылась ее глубинная суть».

Эдгар По и четыре условия счастья:

1) Жизнь на свежем воздухе

2) Сознание, что тебя любят

3) Отказ от всякого честолюбия

4) Созидание

Бодлер: «В Декларации прав человека забыты два права: право противоречить себе и право уходить из жизни».

То же: «Бывают такие сильные соблазны, которые поневоле превращаются в добродетели».

Госпожа дю Барри на эшафоте: «Подождите минутку, господин палач».

14 июля 1939 г. Прошел год.

На пляже человек, раскинувший руки, – распятый на солнце.

У Пьера сквернословие – форма отчаяния.

«Эти ужасные годы сомнений, когда он ждал женитьбы или еще чего-нибудь – когда он уже обдумывал философию отрешенности, которая оправдала бы его поражение и малодушие».

«Со своей женой. Вставал вопрос о том, может ли такой человек, как он, хранить достоинство, живя с этой изолгавшейся женщиной».

Август

1) Эдип побеждает сфинкса и рассеивает тайны благодаря своему знанию человека. Греческое мироздание ясно.

2) Но судьба, слепая судьба с безжалостной логикой зверски растаптывает этого же самого человека. Незамутненная ясность трагического и тленного.

См. Эпикур (эссе).

Грот Аглавры на Акрополе. Статуя Минервы, раз в год сбрасывающая одежды. Возможно, другие статуи тоже были одеты. Греческая нагота – плод нашего воображения.

В Афинах был храм, посвященный старости. Туда водили детей.

Корес и Каллироя (пьеса).

Приносит себя в жертву вместо нее. Она закалывается, видя это доказательство любви.

Легенды о божествах, переодетых нищими, призывали к милосердию. Оно несвойственно человеку от природы.

В Меконе Прометей обманул Зевса. Две бычьи шкуры, одна наполнена мясом, другая – костями. Зевс выбрал вторую. Потому-то он и отнял у людей огонь. Из низкой мстительности.

Дочь горшечника Дибутада увидела на стене тень своего возлюбленного и обвела его профиль кинжалом. Благодаря этому рисунку ее отец изобрел стиль росписи, украшающей греческие вазы. В основе всех вещей лежит любовь.