Книга Nirvana: Правдивая история - Эверет Тру

Я: Как ты теперь относишься к «Nirvana»?

– Это было правда круто, – отвечает Чед Ченнинг. – Приятно знать, что я принимал участие в донесении такой музыки до публики. Просто замечательно было играть с Кристом и Куртом, и общались мы очень хорошо.

Я: А ты не находишь, что весь нынешний миф – это полное…

– Дерьмо? – прерывает меня барабанщик. – Да, нахожу. Дерьмо и есть. Почему люди всегда хотят возводить других людей на пьедестал, как богов? Это неправильно. Зачем так превозносить кого-то? Курт был обычным парнем, он просто сочинял музыку, писал хорошие песни и сумел оказаться в нужное время в нужном месте. Если бы мы начали пятью годами раньше, ничего такого бы не случилось.

Январь 2005 года

– Теперь мне кажется, что, проживи он еще пару месяцев, он был бы жив и сейчас, – говорит Кали Де Витт. – На самом деле Курт был наркоманом на ранней стадии. Я знал многих, которые в первые два-три года не сладили с зависимостью и покончили жизнь самоубийством. Многие же, как я знаю, смогли ее преодолеть. Это глупо и трагично. Ранняя стадия наркомании усугубилась яростным любовным безумием. А он был слишком умен, чтобы умереть таким образом.

Курта в биографиях превращают в какую-то жалкую личность, а ведь это неправда, – продолжает бывший нянь. – Чуть ли не первое, что я подумал после самоубийства Курта, было: «Ты сказал именно то, что хотел. Нельзя было круче заявить „подите к черту“, чем так, как это сделал ты». Лучше бы этого не было, конечно, но я гордился, что Курт смог сделать то, что хотел. Меня обуревали смешанные чувства. Мой друг – он же мой герой – убил себя, а потом все это давление… Я не знал, как с этим справиться.

Я: И что ты сделал?

– Я вернулся в Лос-Анджелес, и мои родители очень серьезно перепугались, – отвечает Кали. – Они сказали: «Слушай, мы не хотели верить до последнего, но ведь ты явно сидишь на наркотиках». Родители очень меня поддержали. Возможно, именно это и спасло мне жизнь. Я ненадолго завязал с наркотиками, но не сумел выдержать, вновь сорвался. Но через пять-шесть лет я проснулся и сказал себе: «Теперь я способен справиться с тем, что случилось, когда мне было двадцать». Как раз незадолго до двадцативосьмилетия я завязал, так что в марте будет уже четыре года.

Что до Кортни, то я мало-помалу перестал ей звонить. Как любой наркоман, я ленив, и не так-то просто было отказаться от перспективы, которую она передо мной открыла: останься моим другом, работай на меня и у тебя все будет хорошо. Но я постарался заглянуть в будущее: когда мне будет тридцать, захочу ли я все еще жить и работать у Кортни? Жить у человека, который все время орет на официанток, – ну уж нет. Она считает, что я покинул ее, – что ж, отчасти так и есть. Я беспокоюсь о ней, хочу, чтобы с ней все было в порядке. Но я не могу смириться с такой жизнью, которая преследует одну цель: «Хочу быть голливудской актрисой». Я определенно считаю, что она сбилась с пути – а может, она никогда и не была на том пути, который, как я думаю, ей больше всего подошел бы.

Я: И я так считаю.

– Но я стараюсь больше об этом не думать. Мне хотелось бы последние десять лет чаще видеться с Фрэнсис, но большую часть времени я был бы бесполезен. Прошли годы, и набрать номер становится все труднее. Все равно трубку снимет кто-то новенький и скажет: «Да, я передам Фрэнсис, что вы звонили». Но полтора года назад я был на ее дне рождения. Было круто, я тусовался с ней весь день – к тому времени я уже давно ее не видел, а у нее на стене по-прежнему висели мои фотографии. Хорошо бы я в двадцать лет был таким, как сейчас, чтобы заботиться о ней все это время.

Я подумывал, не начать ли книгу копией того факса, который был послан на следующий день после панихиды по Курту и в котором содержался пасквиль на речь Дэнни Голдберга, потому что считаю, что это неплохо подвело бы черту. Я хочу сохранить «Nirvana» для ребят-панков, вдалеке от шоу-бизнеса.

– И это хорошо, – кивает Кэндис Педерсен. – Это интересно и важно, но ведь не случайно, что Курт имел дело именно с этими людьми. Он выбрал их, потому что был амбициозен, его же никто не заставлял. Его выбор был взрослым. Но в конце он понял: он попал в такую ситуацию, из которой не выбраться.

Я: Я так и не видел этого факса. А если бы видел, то, может быть, чувствовал бы себя менее одиноким.

– Я читал факс только раз – как раз в то время, – говорит Рич Дженсен, – но он произвел на меня большое впечатление. Там подчеркивалось, что Дэнни Голдберг – ведь он такой профессионал – понимал интересы Курта лучше его самого. Лучший тому пример, как следует из факса, – это непонимание Куртом той важности, которую для его карьеры имело вручение наград MTV (сентябрь 1992 года). Он считал, что лучше остаться в больнице. Вместо этого ему пришлось подписать документ о выходе из больницы и посещении церемонии. Только благодаря высокопрофессиональным советам Дэнни Голдберга Курту удалось понять свои подлинные интересы. Факс был очень язвительный, сердитый и колкий, но точный. Он производил впечатление. Мы уже говорили о том, что «Nirvana» приходилось очень сложно: они одновременно и противостояли системе, и участвовали в крупном шоу-бизнесе, который был частью того, с чем они боролись. И этот факс был попыткой разобраться в этих противоречиях.

Он был разослан по самым разным местам, – продолжает Рич. – Пришел он анонимно и на факс в «Sub Pop». [До сих пор так и не ясно, кто же отправил факс – но многое указывает на одного из бывших друзей Курта по Олимпии, присутствовавшего на панихиде.] Он вызвал переполох, все мы бросились разглядывать текст. Каждый день постоянно звонили друг другу, чтобы понять, кто же все-таки его отправил. Но надо сказать в защиту Дэнни Голдберга, что быть продюсером чертовски сложно. Например, когда Курт умер, я занимал относительно высокую должность в «Sub Pop». В тот день я был за городом, сел на автобус из аэропорта и тащил чемоданы на работу. Не дойдя до офиса примерно квартал, я услышал эту новость. У нас был магазинчик – «Sub Pop Mega Mart» на Второй авеню, и я позвонил и велел его закрыть. Я знал, что сейчас туда набегут фотографы. А мне платят восемь долларов в час не за то, чтобы я устраивал кутерьму.

И потом все, до чего дотрагивался Курт Кобейн, стало в десять раз более ценно. Все записи расхватали, а компании, которые их выпустили, оказались значимыми фигурами на рынке. Оказалось, что все мы как-то выиграли. Это самый жуткий, самый парадоксальный успех из всех возможных. Так что я защищаю Дэнни Голдберга. Курт не один такой. Дэнни Голдберг – умный парень с ясными ориентирами, который преуспел в жизни. И не только сам по себе, сколотив состояние, – но и сделал много добра другим. Не хотел бы я оказаться тогда в его шкуре.

Так что если говорить о факсе… Может быть, я бы отреагировал на речь Дэнни именно так, как и тот, кто послал факс, но надо держать в уме все сразу.

– Мне всегда казалось, что я с ним еще пообщаюсь – что мешает-то? – говорит Кэрри Монтгомери. – Но я решила подождать. Через пару лет мне показалось, что уже хватит ждать, и я позвонила им домой… как раз за день до того, как нашли тело. Наверное, смотрелось эксцентрично: я позвонила Дилану совершенно неожиданно и сказала что-то вроде «Я тут решила сегодня поболтать с Куртом». И он ответил: «Почему? Ты что, знаешь, где он сейчас?» Я стала названивать к нему домой и оставила два или три сообщения. На следующий день я узнала, что в тот момент, когда звонил телефон, он уже лежал на полу мертвый.