Книга Черчилль. Рузвельт. Сталин. Война, которую они вели, и мир, которого они добились - Герберт Фейс

Ответ Сталина Рузвельту от 7 апреля начинался решительным утверждением, с которым спорить было невозможно: «Дела с польским вопросом действительно зашли в тупик». Причина этого, продолжал Сталин, в том, что британцы и американцы отступают от принципов Ялтинского соглашения, согласно которому существующее временное правительство Польши должно стать «ядром» нового. Послы же пытаются ликвидировать его и сформировать совершенно новое правительство. Выразив свою точку зрения, Сталин внес предложение, по сути совпадающее с предложениями Молотова, но в заключение добавил новую, специфическую мысль: «Что касается численного соотношения старых и новых министров в формируемом польском правительстве национального единства, оно может быть приблизительно таким же, как в уже созданном правительстве Югославии». Напомним, что из двадцати семи высших постов в новом правительстве Югославии двадцать одно место занимали Тито и его сторонники и только шесть представители других групп и партий. Это меньшинство не обладало ни влиянием, ни властью, чтобы защищать своих избирателей.

Отдавая дань памяти Рузвельта, Сталин уступил требованию Гарримана и направил Молотова в Сан-Франциско. Тем самым была снята угроза раскола стран антигитлеровской коалиции, если польский вопрос не будет решен в пользу Советского Союза. Он даже согласился, что в Соединенных Штатах Молотов сможет обсудить «польский тупик».

Черчилль давно уговаривал Рузвельта сделать публичное заявление о проблемах с русскими, особенно по польскому вопросу. Новому президенту пришлось решать этот вопрос на второй день пребывания в должности. В нынешних обстоятельствах такое заявление могло означать только признание в провале собственной политики, виноваты в котором были бы русские. Трумэн боялся, что реакция Советского Союза может навредить перспективам конференции в Сан-Франциско и расстроить военное сотрудничество. Поэтому 13 апреля он сообщил Черчиллю, что, не забывая об опасности промедления, которое будет способствовать консолидации люблинской группы, он все же считает, что, прежде чем предпринять столь решительный шаг, следует изучить любую возможность. Он предложил показать Сталину совместную программу действий относительно Польши. Набросок, над которым усердно и с желанием найти приемлемое решение работал Государственный департамент, был направлен на согласование Черчиллю.

Пока в текст вносились поправки Идена, считавшего, что в предложении американцев слишком много уступок России, Черчилль изо всех сил старался уговорить Миколайчика сделать публичное заявление, что он принимает крымские решения по Польше и считает чрезвычайно важной тесную и продолжительную дружбу с Россией. Получив это заявление, Сталин приветствовал его, как «огромный шаг вперед», но добавил, что был бы рад услышать от Миколайчика, «принимает ли тот решение крымской конференции относительно восточных границ Польши».

Миколайчик согласился и с этим, подписав тем самым свою окончательную капитуляцию, а Черчилль быстро сообщил об этом Трумэну и Сталину.

Совместное обращение (представленное 18 апреля) было самым серьезным усилием развеять «совершенно ошибочный» взгляд Сталина на позицию американцев и британцев. Черчилль и Трумэн уверяли Сталина, что никоим образом не стремятся ни игнорировать варшавское правительство, ни отрицать важность формирования нового правительства, но не могут согласиться с тем, что оно имеет право запретить кандидатам других польских групп участвовать в консультациях. Их единственная цель – создать наиболее полное и подлинно представительное правительство. Они стремятся к тому, чтобы комиссия добилась успеха, и предлагают подробный план, который поможет это сделать. Так как Сталин часто отвечал молчанием в знак согласия, они заявили, что до проведения консультаций с польскими лидерами не могут взять на себя ответственность за формирование нового правительства, но в любом случае не считают уместным распространять югославский пример на Польшу.

Ни просьба, ни предложение не привели ни к какому результату. Вместо этого поступили сообщения, подтверждающие то, о чем Вышинский официально уведомил Гарримана несколько дней назад: советское правительство собирается заключить с варшавским правительством соглашение о взаимопомощи. Гарриман предупреждал его, что этот акт будет воспринят как знак того, что Россия не намерена выполнять Ялтинское соглашение. Государственный департамент дал американскому посольству в Москве указание протестовать и просить отложить решение до тех пор, пока вопрос не будет обсужден с Молотовым, который через несколько дней должен был прибыть в Соединенные Штаты. Британское министерство иностранных дел отправило такую же инструкцию. Протесты были оставлены без внимания. Пока Молотов находился в пути, договор был подписан и опубликован в тот день, когда он прибыл в Соединенные Штаты (22 апреля). Президент Трумэн, рассказывая в своих мемуарах об этом эпизоде, вспоминал: «…я решил поговорить с Молотовым начистоту».

На американском берегу Атлантики Молотов остался таким же, каким был и в Москве. В своих долгих беседах со Стеттиниусом и Иденом 22 и 23 апреля он не принес никаких извинений и защищал каждый бастион и аванпост советской интерпретации Ялтинского соглашения. Отвечая на жалобу, что советское правительство, ни с кем не посоветовавшись, только что подписало с временным правительством Польши договор о взаимопомощи, он утверждал, что это естественно и необходимо в рамках завершения войны против Германии. Абсурдно, добавил он, полагать, что какое-либо реорганизованное правительство откажется от этого договора.

Тогда президент Трумэн решил сам сдвинуть дело с мертвой точки. Но единственным удовольствием, которое он получил от беседы с Молотовым, было удовольствие от его грубоватой речи. В конце обмена мнениями, во время которого Молотов утверждал, что единственным препятствием к спокойному урегулированию польского вопроса является наше неприятие югославской формулы, президент, как он позже рассказывал, ответил: «…соглашение по Польше заключено, и требуется только, чтобы советское правительство его выполняло».

Президент утверждал, что стремится к дружбе с Россией, но хочет, чтобы все ясно понимали, что эта дружба может быть основана только на взаимном соблюдении соглашений, а не на «одностороннем движении». Молотов, если Трумэну не изменяет память, ответил только: «Со мной еще никогда в жизни так не говорили». Отчет Молотова Сталину об этой беседе не был опубликован. Во время их беседы 23 апреля Трумэн попросил его передать Сталину еще одно послание. Это подтверждало, что американское и британское правительства относятся к Ялтинским соглашениям очень серьезно.

Молотов уехал из Вашингтона в Сан-Франциско, договорившись, что после того, как поступят какие-либо известия от Сталина, переговоры возобновятся. Когда 25 апреля пришел ответ от советского лидера, не осталось ни малейшего сомнения в том, что он не сдастся. В самом деле, отвергая британско-американское предложение каждым своим предыдущим заявлением, он усугубил конфликт, сказав, что, хотя он не знает, «действительно ли влиятельны» правительства Греции и Бельгии, он не вмешивается, потому что признает значение этих стран для безопасности Великобритании и, естественно, ждет такой же снисходительности по отношению к Польше. В заключение он заявил, что британское и американское правительства ставят СССР в «…невыносимое положение, пытаясь диктовать ему свои требования». Он видел только один путь выхода из этой ситуации: «действовать в Польше так же, как в Югославии».