Книга Тьма надвигается - Гарри Тертлдав

– Добрый вечер, мастер Эльфсиг, – промолвил юноша. – Фельгильда готова?

– Еще минутка, – ответил отец его подруги. – Заходи, Леофсиг. Пропустить по стаканчику вина у нас найдется время, хотя едва-едва.

– Благодарю, сударь, – отозвался юноша.

Эльфиг провел его в гостиную и сам налил вина. Из коридора за отцовской спиной строил рожицы братишка Фельгильды, чье имя Леофсиг вечно забывал. Юноша не обращал на это внимания. Когда молодые люди принялись заглядывать к Хестану, чтобы отвести куда-нибудь Конбергу, Эалстан уже вырос из подобных игр.

Леофсиг еще не допил свое вино, когда в гостиную вышла Фельгильда.

– Надеюсь, ты приведешь ее домой до комендантского часа, – проговорил Эльфсиг. Глаза его блеснули. – Может, тебе и не захочется этого делать – веришь или нет, я помню, каким сам был в твои годы, но ради нее – приведи.

– Слушаюсь, сударь, – ответил Леофсиг столь скорбным голосом, что Эльфсиг расхохотался.

Материнский совет юноша с радостью пустил бы побоку; перечить отцу Фельгильды было опасней. Состроив самую торжественную мину, Леофсиг повернулся к девушке:

– Пойдем?

– Ага.

Фельгильда чмокнула отца в кончик носа – щеки Эльфсига закрывала кустистая борода. Леофсиг взял ее под руку. Она не отстранилась. Бордовый плащ девушки удачно сочетался с синей накидкой Леофсига. Смоляные волосы Фельгильда завила мелкими кудряшками, как это было модно. Внешностью она пошла в отца, но тяжелые черты Эльфсига на ее лице казались высеченными из мрамора.

– Надеюсь, пьеса будет интересная, – заметила она.

– Говорят, очень смешная, – ответил Леофсиг, открывая перед ней дверь.

По большей части громхеортских жителей баловали теперь одними фарсами. Жизнь стала слишком суровой, чтобы трагедии могли привлечь зрителей.

К театру, стоявшему в нескольких шагах от общественной бани, уже стекался народ. Леофсиг заметил, что две или три пары перебежали из бани – парень из мужского отделения, девушка из женского – прямо к ступенькам театра. Одна такая пара встала в очередь прямо перед ним с Фельгильдой.

– Надеюсь, мы успеем занять хорошие места, – пробормотала Фельгильда.

«Если бы ты была готова к моему приходу, успели бы точно». Но этого Леофсиг, как любой парень, еще не лишившийся ума, вслух говорить не стал. Он уплатил за два места, и они с Фельгильдой протянули руки, чтобы билетер мог поставить на запястья им печати – уплачено, дескать. Только после этого их пропустили внутрь.

Леофсиг купил вина на двоих, а к вину – хлеба, и оливок, и жареного миндаля, и сыра. В котле бурлила какая-то похлебка, но юноша понимал, что скорей ее можно было назвать жидкой овсянкой. Достать мяса театральной кухне было не легче, чем остальным жителям Громхеорта. Поплевывая по сторонам оливковыми косточками, они с Фельгильдой направились в партер.

Когда Леофсиг заходил в театр в последний раз, этой таблички при входе не было. Она гласила: «ДЛЯ КАУНИАН – МЕСТА ТОЛЬКО НА ВЕРХНЕМ БАЛКОНЕ».

– Здорово! – воскликнула Фельгильда. – Нам места больше.

Леофсиг покосился на нее. Все, что он мог бы сказать, выдало бы его с головой. Ни Фельгильда, ни ее родня не знали, что он бежал из альгарвейского лагеря для военнопленных, и тем более не знали – как и с чьей помощью. Как большинство знакомых, они полагали, что рыжики выпустили молодого солдата, и чем меньше народу знало истину, тем лучше.

– Они тоже люди, – промолвил он.

– Ну они же не настоящие фортвежцы, – отозвалась Фельгильда. – А эти их женские панталончики… просто слов нет.

Она тряхнула головой.

Леофсиг вдосталь нагляделся на обтянутые штанами бедра каунианок с той поры, как женщины начали его интересовать, и не знал ни единого фортвежского мужчины, кто устоял бы перед искушением – не исключая, без сомнения, отца Фельгильды. Но упоминать об этом ему казалось неразумным.

– Вон, кажется, там хватит места на двоих, – указал он. – Побежали!

Места на двоих хватило едва-едва. Это значило, что Фельгильде пришлось тесно прижаться к своему кавалеру. Леофсиг не был против. Девушка склонила голову к его плечу. Леофсиг опять же был не против. От запаха цветочных духов у него свербело в носу. Он приобнял Фельгильду за плечи, и она прижалась к нему еще тесней. По всему судя, он должен быть счастлив. Он и был счастлив – почти. Даже та частичка его натуры, что была не вполне довольна, пыталась оправдать Фельгильду: если она и недолюбливала кауниан, то чем отличалась в этом от большинства фортвежцев? Да ничем, и Леофсиг сам это понимал.

– А-ах… – выдохнула Фельгильда, когда погасли огни и поднялся занавес.

Леофсиг тоже подался вперед. Он пришел в театр, чтобы забыть о бедах – своих и родной страны, – а не вспоминать о них.

На сцену вышли актер и актриса, одетые как фортвежские крестьяне позапрошлого столетия: типичные комические персонажи.

– Тяжелые наступили времена, – заявил «муж», глянув на свою партнершу. – Двадцать лет тому назад нам голодать не приходилось. – Он снова покосился на «жену». – Двадцать лет тому назад я был женат на красавице.

– Двадцать лет назад я была замужем за юношей, – отозвалась она.

Актер сморщился, точно от оплеухи.

– Были б у меня были рыжие волосы, бьюсь об заклад, мне бы голодать не пришлось.

– Будь у тебя рыжие волосы, ты был бы вылитый олух. – Актриса обернулась к залу и пожала плечами. – Хотя большой разницы нет, верно?

Так и поехало. Комедианты высмеивали альгарвейских оккупантов, друг друга и все, что под руку попадалось. Злодейкой была каунианка – играла ее низенькая, приземистая, невообразимо толстая фортвежка в соломенном парике, еще более нелепая в облегающих штанах. Леофсигу стало интересно, что думают о ней настоящие кауниане на верхнем балконе. Фельгильде толстуха показалась изумительно смешной. Леофсигу, правду сказать, тоже, когда юноше удавалось забыть о том, как ее игра помогала усилить отчуждение между фортвежцами и каунианами.

В конце концов злодейка получила по заслугам – ее выдали замуж не то за пьяного свинопаса, не то за одну из его свиней. Альгарвейцы из пьесы покинули деревню, взявшись изводить кого-то еще: облегчение, о котором все жители Громхеорта мечтали, но не могли на него надеяться. Двое крестьян, открывшие представление, вышли на сцену.

– Так что, как видите, друзья мои, – обратился к залу мужчина, – все еще может обернуться к лучшему.

– Да заткнись ты, дурень старый! – одернула его «жена».

Занавес опустился, скрывая обоих, потом поднялся снова, чтобы вся труппа могла раскланяться перед публикой под громовые аплодисменты. Настоящую овацию – наряду с громовыми стонами нарочитой страсти – сорвала толстуха, игравшая каунианку. Она покачала толстым задом, отчего публика пришла в неистовство.