Книга Великий Тёс - Олег Слободчиков

— Это у атамана-бегуна уже такие молодцы? — ахнул Иван. — Скоро под стать острог назвать Перфильевским! — польстил товарищу и пожаловался: — А мой-то, Якунька, все холост.

О дочери он умолчал. Это был отрезанный ломоть, украденный.

Ивашка Перфильев, старший из всех иерфильевских детей, держался с важностью. В свои неполных два десятка он побывал в двух походах и был в окладе десятского. О том, что идет с крестным к Бекетову, говорил как о решенном.

После второй и третьей чарки Максим Перфильев оживился, на щеках его выступил былой румянец. Он давно уже не подрезал бороду, она отросла и седыми прядями рассыпалась по груди.

— Отходил свое атаман Перфильев! — просипел, занюхивая крепкое вино свежим ломтем хлеба.

— Погоди себя хоронить! — проворчал Похабов. — Ты ведь моложе меня!

— Что с того? — поперечно прощебетала Настена. — Послужил государю, хватит. Хоть с увечным пожить, не вековать на холодной перине!

— Я же тебя в Братский брал?! — вяло оправдался Максим. — Может быть, надо было, как атаман Галкин: куда сам, туда и семья! Жалко было вас.

За столом притихли. Илейкина жена хлюпнула носом, Савина жалостливо взглянула на Ивана.

— Ивашка-то Галкин, — удивленно качнул головой старый Перфильев, — изранен пуще меня. Но дает же Бог. Служит!..

На другой день толпа охочих людей снова окружила Ивана Похабова, едва он вышел из избы, и потянулась за ним к острожным воротам. Воевода даже не спросил, что надумал сын боярский, заговорил как о решенном:

— Поспешай! Каждый день дорог. Бекетов до Братского успевал за восемь недель.

— Так то Бекетов! — уклончиво пробормотал Иван.

— Дам тебе сто окладов. Людишки при них ссыльные, новоприборные, переведенцы, из своих острогов высланные! — усмехнулся в усы и поднял палец. — Но они есть! Больше дать не могу: надо и Колесникова с кем-то отправить. Сможешь зазвать охочих — зови! На Илиме и в верховьях Лены — беспрестанная война. Мунгалы, порушив клятвы, нападали на Удинский острог. Братские роды уходят к ним в подданство. При малолюдстве на Ангаре не удержаться.

— Что их зазывать, охочих-то? — проворчал Похабов. — Вон сколько стоят у ворот, ждут голодные, босые, пропившиеся.

— Бекетов просит за Байкал двести! — Воевода положил на стол руку, пристально взглянул на сына боярского: — С кем и как останешься на Ангаре — думай, голова!

Полк Ивана Похабова вышел на Калинов день, перед Первым Спасом, когда в зеленых кудрях осин затрепетали вызолоченные листья. Казачий голова спешил попасть в Братский острог до ледостава. От барок он отказался, боялся задержки на порогах, взял с собой двадцать шесть охочих людей, шесть из них своим подъемом. Двух гулящих прибрал в услужение под кабальную запись.

За этих двух никто не хотел давать поруку. Один был не сильно, но горбат, другой — сувор. Лицо его было испорчено не палачом, а нечаянным выстрелом.

Оба они рядились в кабалу но пяти рублей. За такие деньги можно было купить в вечное холопство и плохонького мужика сибирской породы. По слезным просьбам сын боярский согласился взять их на пять лет, но из пяти целковых вычел по полтине в казну да по гривне за запись на крепостном столе.

Первые дни все служилые и охочие люди старались показать свое рвение. Ветер дул противный, струги тянули бечевой. Налегке шли один только казачий голова да казачьи жены и ясырки. Крестник Ивашка Перфильев вел ертаульный струг. При нем, стыдясь бездельничать, тянул бечеву иеромонах Герасим. По наказу головы женщины перед станами убегали вперед, разводили костры, готовили ужин.

За илимским устьем перед Шаманским порогом Ивашка Перфильев со слезой в голосе взмолился:

— Казаки ропщут, крестный! Не по силам так быстро идти!

Нахмурился Иван, строго взглянул на крестника и его людей. Младший сын утонувшего сотника Фирсова Никита отводил глаза и скрежетал зубами. Кожаная рубаха на его плечах стерлась до дыр, сам еле держался не ногах. Что уж говорить про стариков.

— Идем как обычно, — проворчал Похабов. — Бекетов ходил быстрей. Под Шаманом отдохнем, там дед твой лежит, — напомнил крестнику.

Похабов обошел все струги, осмотрел измотанных людей. Савина была чуть жива от усталости. Пришлось остановить караван на отдых в пяти верстах от обустроенного стана. В спешке сборов казачий голова перегрузил свои струги, а от людей требовал идти, как обычно ходили по этим местам.

К устью Оки его полк подходил на день мученика Ерофея в середине октября, когда, по поверьям, лешие в лесу бесятся да так бесчинствуют, что бывалого промышленного или пашенного человека туда калачом не заманишь. Березы и осины сбросили лист, опала хвоя лиственниц. Черным, неприглядным стоял лес по берегам. По студеной, черной реке то и дело проплывали одинокие льдины, царапали борта стругов, соскребая с них вислые сосульки.

И вот показалась вдали Березовая гора, за которой жили скитники. Похабов в епанче поверх кафтана подошел к отощавшему монаху Герасиму, указал на нее:

— Близко уже!

Казаки, бывавшие в этих местах, повеселели и загалдели, караван остановился.

— Осталось-то полднища ходу? — стал совестить бурлаков казачий голова. — Пойдет шуга, придется всю поклажу волочь по льду. А кому-то сидеть здесь, караулить.

— Пошли людей в острог! — зароптали люди. — Пусть помогут, бездельники.

— Сил уж нет! — громче всех вопил кабальный Сувор.

Иван пригрозил ему плетью. Этот был нагловат, Горбун хитер. Как всякий казачий голова, Похабов мог бы плыть с Савиной и со своей прислугой, но он стыдился быть обузой. Пусть не так, как монах Герасим, и все же, боясь Бога, как мог, облегчал труды служилых и охочих, хотя почтения и понимания от них не было, а кабальные злились на хозяина больше всех других.

Знал по себе Иван, как трудны последние версты, и не стал ругать подначальных людей. Но отправить вперед вестовых значит задержаться всему каравану, и он приказал идти.

Наконец струги были замечены из острога, и Бекетов прислал людей с лошадьми. Вскоре показалась сторожевая башня, а потом и часовня. Старый стрелец Петр Иванович Бекетов поджидал товарища у ворот острога, оглядывал сверху тяжелые, обмерзшие струги, измотанную толпу. Высмотрев Похабова, он стал спускаться к реке. Неделей раньше мимо него прошел отряд атамана Колесникова, и Бекетов знал, какие новости везет ему Иван Иванович.

Едва они встретились, плечо к плечу поднялись на гору, из распахнутых ворот выкатилась Бекетиха в лисьей шубе. Увидев Савину, завыла, заливаясь слезами:

— Я-то, старая дура, венцом покрытая, таскаюсь за мужем. Тебя-то кто неволил? Что не сиделось в Енисейском?

Савина, всхлипывая и обнимая подругу, смущенно оправдывалась:

— Так за милым дружком. Воля — пуще неволи!

— А мой-то чего удумал? — ревела Бекетиха на всю реку. — Мало ему здешнего приказа, за Ламу напросился. Ох, горе-горюшко!