Книга Братья Ашкенази - Исроэл-Иешуа Зингер

Гертруда склонила к отцу голову и смотрела в священную книгу, на еврейские буквы, которые были ей чужды, но в которых она узнавала свое горе. Он, отец, не утешал ее. Ему нечего было сказать собственной дочери, которой он никогда не дарил счастья, в дом которой не приходил, а когда пришел, то принес с собой скорбь и траур. Смерть принес он в дом тех, кто простил его и хотел спасти. Семидневный траур — вот его подарок дочери Гертруде, чей порог он впервые в жизни переступил. И Макс с головой ушел в книгу Иова, чтобы не видеть людей вокруг, чтобы не поднимать глаза на тех, к кому он вечно был несправедлив, кому причинял только боль. Ему было стыдно перед дочерью, перед бывшей женой Диночкой, носившей ему стаканы с молоком. Вторая жена пришла к ним, села на пол рядом с мужем и своими тяжелыми, полупарализованными руками гладила его плечо. Он не сказал ей ни слова.

— «Разве не обозначено человеку время службы на земле, — читал он в книге Иова, — и не как дни наемника дни его? Как раб дожидается тени вечерней…»[191]

На второй день к нему пришли люди. Узнав о случившемся, они забыли его прежнюю отчужденность, его старые грехи и пришли к нему[192], бывшему королю, скорбно сидевшему теперь на низенькой скамеечке. Они рассказывали ему о нынешней Лодзи, о фабриках, магазинах. Макс Ашкенази слушал неохотно. Что ему теперь коммерция и сделки? Ему больше не для чего работать, незачем суетиться, сворачивать горы. Его жизнь проиграна. Он стар, измучен, сломлен. Он хотел начать новую жизнь, человеческую, уютную, в кругу родных и близких. Однако Господь этого не судил. На пороге новой жизни Он оттолкнул Макса Ашкенази, прогнал его, как шелудивого пса, норовящего пробраться в дом. Похоже, на этом свете он, Макс, может только обездоливать. Так было раньше, в пору его ослепления, когда он выкалывал себе глаз, лишь бы выколоть другому оба. Так оно и сейчас, когда он обрел наконец ум, но удача от него отвернулась. Несчастье принес он с собой, траур навлек на дом брата и дочери. Посеешь ветер, пожнешь бурю. Нет, жизни для него на этом свете больше нет. Его судьба решена. Он проведет последние годы в тоске и ничтожестве. Долго ли ему осталось здесь мучиться? Зачем опять заставлять колесо крутиться? Видит Бог, ему много не надо. Он и раньше был нетребователен, а сейчас и подавно. Кусок хлеба, рубашка, чтобы тело покрыть, и угол для ночлега у него будут. А больше ему и не нужно. Больше он ничего от этого мира не хочет. Правы святые книги, мудрецы: нет никакой разницы между человеком и скотом[193], все вздор. Как скотина под ярмом, тянет человек свою ношу: он стремится куда-то, рвется, бежит, пока вдруг не падает с ног; и вот другие переступают через него, а после падают сами.

На третий день траура он отбросил малодушные мысли и вспомнил о разуме, долге и необходимости нести свою ношу. Нет, он не вправе вешать нос, потому что теперь все ложится на него, он за все в ответе. Если ему самому ничего не надо, если он сам ничего от мира не хочет, то есть и другие, и он должен о них заботиться, обязан быть им преданным отцом. Гертруда, ее маленькая дочка, Диночка, сын во Франции, его вторая жена, больная и старая, — все близкие теперь на нем. Он должен беречь их и поддерживать, быть им опорой и защитником. Нет, он не может бросить все на произвол судьбы. Наоборот, он обязан впрячься в работу и трудиться из последних сил, чтобы дом Ашкенази процветал, чтобы их семья снова зажила в мире и согласии. Как было заведено у евреев прежде: если один брат умирал, другому надлежало отстроить дом покойного; вот и он, Макс, должен заново отстроить дом Ашкенази в память о своем ушедшем брате. Нет, их дом не погибнет. Он, Макс Ашкенази, восстановит его. Исправит ошибки, которые совершил, расплатится за беды, которые принес.

Он стал прислушиваться к людям, утешавшим его в трауре, вникать в их рассказы о коммерческих сделках, фабриках, рынках, деловой суете. Однако он не принимал участия в лодзинских делах. Он ни во что не вмешивался. Пропади они пропадом, этот проклятый город, эта страна, наплевавшая на него, так гнусно его оскорбившая, растоптавшая, как червяка, злодейски убившая его родного брата, его собственную плоть и кровь. Даже если его озолотят, он здесь не останется, потому что тут он только прах и пепел, тут он ниже травы. Он уедет отсюда, отправится в Эрец-Исраэль, как советуют его друзья-сионисты. Раньше он не хотел об этом слышать, он считал сионистов пустоголовыми фантазерами, которые ждут, что еврейские торговцы вдруг станут крестьянами. Однако теперь он видит, что ошибался. Какой толк от всех этих фабрик и домов, построенных евреями, если их забирают чужаки? Пришло время построить что-то для себя, перестать быть жертвой насмешек и издевательств. Он уедет отсюда вместе с семьей, вместе со всеми близкими. Он будет сидеть под своей виноградной лозой и под своей смоковницей[194], вести тихую, уютную жизнь среди евреев, в собственной стране, перестанет бояться, куда-то спешить и кого-то подгонять, будет есть хлеб со своих полей и пить молоко своих коров. Многие евреи уезжают теперь из Польши в Эрец-Исраэль. Говорят, на всех поездах бегут туда люди, стар и млад, набожные и вольнодумцы. Вот и он по окончании семидневного траура немедленно все ликвидирует и уедет, уйдет от тех, кто жаждет еврейской крови.

Евреи, которые пришли утешать его в трауре, восхваляли эту его решимость.

— Правдивые речи, — шептали они. — Вы только положите начало, господин Ашкенази, и вслед за вами побежит половина Лодзи.

На четвертый день Макс Ашкенази отверг план посадки виноградников и распахивания земли. Это удел молодых, полных свежих сил и ни к чему другому не пригодных. Ему, Максу Ашкенази, не пристало на старости лет превращаться в крестьянина. Ничего великого он на этом пути не совершит. Что вообще можно совершить, работая на земле? Это дело простое: вкладываешь зерно и извлекаешь зерно. При этом часто случается так, что извлечь ничего не удается, пропадает даже то, что было вложено. Заработки ничтожные. К тому же надо смотреть на небо, учитывать солнце, ветер, дождь, зависеть от капризов природы. А еще приходится поливать землю потом. «В поте лица твоего есть будешь хлеб»[195], — написано в Торе, но на такую жизнь у него, Макса Ашкенази, нет больше сил. Кроме того, каждый должен делать то, на что он годен, подвизаться там, где он может проявить свои способности и лучшие качества. Безумие давать шлифовальщику алмазов лопату и требовать, чтобы он копал землю, выполнял работу, с которой простой крестьянин справится лучше него. Нет, тем, что он будет пахать землю в Эрец-Исраэль, он никого не осчастливит, не принесет пользы ни себе, ни стране. Лучше он займется там большими делами. Перевезет туда свою фабрику. Ведь одним хлебом страна жить не может. Богатство страны — в промышленности. Вот он, Макс Ашкенази, и разовьет там промышленность, как прежде он сделал это в Лодзи. Он выстроит на Святой земле фабрики, даст заработок тысячам рабочих, будет рассылать товары во все уголки мира, привлечет в Эрец-Исраэль капитал и станет там королем. Это дело так дело, это стоит того, чтобы начать все заново. Он, Макс Ашкенази, покажет, что можно сделать из еврейской страны! Именно потому, что там нет промышленности, и нужно развивать ее там. Лодзь не так давно тоже была пустым местечком, но энергичные люди взялись за работу и превратили ее в город мирового значения. Пора потрудиться для своей собственной страны, постараться для себя, как Яаков сказал Лавану: «Когда делать буду также и я для моего дома?»[196]Достаточно он, Макс, работал на сынов Лавана, у которых, кроме ненависти и грабежа, нет ничего для Яакова.