Книга Жуков. Маршал на белом коне - Сергей Михеенков

Хрущёв, ловко перехвативший бразды власти, на первых порах нуждался в такой сильной личности, как Жуков, и потому всячески укреплял позиции и авторитет маршала. Пока не почувствовал опасность.

Глава сорок пятая
Рядом с Хрущёвым

«Откровенно говоря, мы боимся Жукова…»

Был в биографии Жукова эпизод, который теперь не могут простить ему многие. Тоцкий полигон.

С 9 по 14 сентября 1954 года в пустынной местности под Оренбургом проводились войсковые учения «в условиях, максимально приближенных к боевым».

Четырнадцатого сентября в 9.30 в полосе действия войск на высоте 350 метров была взорвана атомная бомба мощностью 20 килотонн, сброшенная с самолёта. Войска и командный состав во время вспышки находились в простейших укрытиях на расстоянии от 5 до 11 километров от эпицентра. Жуков в момент взрыва находился там же, на командном пункте, максимально — 11 километров — удалённом от взрыва.

Из «Воспоминаний и размышлений»: «Когда я увидел атомный взрыв, осмотрел местность и технику после взрыва, посмотрел несколько раз киноленту, запечатлевшую до мельчайших подробностей всё, что произошло в результате взрыва атомной бомбы, я пришёл к убеждению, что войну с применением атомного оружия ни при каких обстоятельствах вести не следует… Но мне было ясно и другое: навязанная нам гонка вооружений требовала от нас принять все меры к тому, чтобы срочно ликвидировать отставание наших Вооружённых сил в оснащении ядерным оружием. В условиях постоянного атомного шантажа наша страна не могла чувствовать себя в безопасности».

До сих пор не опубликованы результаты медицинских исследований тех десятков тысяч военнослужащих, подвергшихся воздействию радиации во время тоцких учений в сентябре 1954 года.

Но несостоятельны и упрёки, которые критики Жукова постоянно выбрасывают из рукава во время споров вокруг маршала. Подобные учения с участием живой силы проводились и в США. Буквально год спустя на ядерном полигоне в Неваде американцы взорвали бомбу в подобных же обстоятельствах и с той же целью, что и мы: «Ознакомить войска с возможностями нового оружия и ведением боевых действий в условиях ядерной войны».

В феврале 1955 года Жуков был назначен на пост министра обороны СССР.

Адмирал флота Н. Г. Кузнецов, у которого не сложились отношения с Жуковым, вспоминал о нём с явной антипатией: «Вся накопившаяся к Сталину неприязнь, как распрямившаяся пружина, чувствовалась в эти дни во всём поведении Жукова. Он как бы стремился наверстать потерянное время и славу».

При всей субъективности адмирала во многом он всё же прав. Довольно часто мемуаристы отмечают эту, можно сказать, характерную черту маршала — грубость. Война давно закончилась, ушло время, когда победы и результаты достигались «во что бы то ни стало». А он всё воевал.

Конечно, и в своё время Сталину, и потом Хрущёву хотелось иметь под рукой в войсках этакую универсальную заводную машину, способную решать задачи любой сложности при минимальных потерях и затратах, выполнять самые дерзкие приказы, ошеломляя противника и изумляя союзников и весь мир, но при этом — и иметь возможность выключить эту машину в любой момент, когда необходимость в ней отпадёт.

Жуков решал, ошеломлял и изумлял, но отключить его было невозможно. Даже Сталин поступить с ним так же, как поступил с маршалом Новиковым и многими генералами, не осмелился. Обвинял в бонапартизме, понижал в должностях, ссылал, изымал трофеи, позорил, унижал требованием объяснений по поводу показаний его адъютантов, зачастую абсурдных, но в руки следователей МГБ так и не отдал.

Хрущёву Жуков был нужен для того, чтобы утвердиться на высшей ступени иерархической пирамиды власти Советского государства. Но Никита Сергеевич не учёл главного: личность такого масштаба, как Жуков, обладающая огромной волей и твёрдым характером, не могла играть роль слуги. Любопытное наблюдение оставил в своих мемуарах член американской делегации на советско-американских переговорах в Женеве в июле 1955 года Чарлз Болен: «Советы захватили с собой старого солдата Жукова, очевидно, в качестве дружеского жеста по отношению к Эйзенхауэру. Жуков был большевик, неуклонно следующий партийной линии, но в первую очередь он был русским патриотом. Он верил в независимость армии, и одной из причин его конечного падения стала попытка упразднить систему политических комиссаров. Свойственная ему чистота помыслов резко контрастировала с неискренностью других большевистских вождей. Он проявлял толерантность и даже уважение по отношению к Соединённым Штатам, и я не сомневался, что его привязанность к генералу Эйзенхауэру искренняя, а не вызванная преходящими обстоятельствами».

К тому времени Эйзенхауэр стал президентом США[195]. В один из дней женевских переговоров он устроил в честь своего боевого товарища обед. Встреча состоялась на тихой вилле в живописном месте в окрестностях Женевы.

Два солдата вспоминали последние дни великой войны. Постепенно разговор перешёл на темы, которые беспокоили правительства и народы великих держав СССР и США.

В конце встречи Эйзенхауэр спросил Жукова, как он собирается провести свой ближайший отпуск. Маршал ответил, что поедет на юго-запад России на рыбалку. Эйзенхауэр обрадовался. Оказалось, что он тоже любит рыбачить. И они принялись обсуждать различные насадки и снасти, способы подсечки и выуживания рыбы. Эйзенхауэр расхваливал новые американские спиннинги и пообещал первой же оказией прислать Жукову в подарок спиннинг.

Через месяц в американское посольство в Москве по дипломатической почте пришла посылка — великолепный спиннинг и письмо Эйзенхауэра Жукову.

Но политика, диктуемая ролью и положением двух великих ядерных держав, всё дальше разводила их. Больше они никогда не встретятся. Великая война, которая свела их, уходила в прошлое. Угроза новой всё явственнее проступала в пелене современного мира.

Подарком своего старого боевого товарища маршал гордился. Спиннинг действительно оказался выше всяких похвал. Он выбран был человеком, знающим толк в серьёзной рыбалке.

Эйзенхауэр в мемуарах вспоминал о своей последней встрече с русским маршалом с нотками грусти и разочарования: «Как только мы затронули серьёзные вопросы, стало совершенно очевидно, что Жуков не тот, каким был в 45-м году. Во время наших встреч тогда он был независимым, уверенным в себе человеком, который, несомненно, принимал коммунистическую доктрину, но всегда был готов с радостью встретиться, чтобы обсудить любую текущую проблему и вместе искать её разумное решение. Он делал это по своей собственной инициативе и однажды даже резко поставил на место своего политического советника Андрея Вышинского, приказав ему покинуть комнату, чтобы мы могли конфиденциально побеседовать вдвоём. По многим признакам было очевидно тогда, что Жуков был как раз тем, кем он хотел казаться, — в высшей степени важным человеком в советском правительстве, возможно, вторым после самого Сталина. Во время моего визита в Москву в 45-м такая оценка его положения и влияния многократно подтверждалась. Теперь в Женеве, десять лет спустя, он выглядел встревоженным и явно подчинённым по своему положению. Он монотонно повторял мне аргументы главы советской делегации… Он был безжизненным, не шутил и не улыбался, как раньше. Мой старый друг выполнял приказ начальства. От этого личного разговора у меня не осталось ничего, кроме чувства горечи».