Книга Покорение Южного полюса. Гонка лидеров - Роланд Хантфорд

Но легко умереть Оутсу не удалось. Утром он проснулся. Это было, если даты верны, 17 марта, в его тридцать второй день рождения. Стены палатки скрипели, по ткани хлестал ветер. Оутс тихо выбрался из помятого и влажного меха своего спального мешка, переполз по ногам своих спутников, пересек палатку и, добравшись до выхода, висящего, как пустой мешок, начал открывать его. Это был обычный и знакомый ритуал. На него смотрели три пары глаз, кто-то сделал неуверенную попытку остановить его.

Узел ослаб, мешок открылся и превратился в туннель. Как животное, уползающее умирать, Оутс, хромая, выбрался из палатки и скрылся из вида в круговерти метели.

Уилсон написал матери Оутса, что никогда в своей жизни не видел такого мужества, которое проявил ее сын. «Он умер, – сказал Уилсон, – как мужчина и как солдат, ни одного слова жалобы».

По версии Скотта, изложенной в его дневнике, Оутс, выходя из палатки, сказал: «Я только выйду наружу, может быть, ненадолго». Скотт утверждал, будто Оутс

с гордостью думал о том, что его полк должен восхититься тем, как храбро он встречает свою смерть… Мы понимали, что бедный Оутс шел навстречу смерти, но… мы знали, что это был поступок храброго человека и истинного английского джентльмена.

Уилсон был уверен – Оутс страдал так сильно, что, лишившись последней надежды, нашел только один выход из положения. Скотт «цитировал» его героические мысли, оставляя без ответа вопрос, откуда ему стало известно о них. Он по-прежнему продолжал вести дневник в расчете, что его записи будут рано или поздно опубликованы. Письмо Уилсона госпоже Оутс было очень личным, и, если бы Оутс высказывал хоть какие-то героические намерения, Уилсон обязательно упомянул бы об этом и передал бы матери его предположительно последние слова. На надежность независимого свидетельства Уилсона можно положиться.

Но Скотт неутомимо готовил себе алиби. Подчиненный, доведенный до предела страданиями, мог быть в высшей степени опасен, поэтому смерть Оутса надлежало сделать пригодной для книги. В любом случае Скотт, всегда судивший о людях по внешним проявлениям, вполне мог интерпретировать поступок Оутса как правильный жест.

Погода улучшилась, и еще несколько дней Скотт, Уилсон и Боуэрс могли бороться. Когда 21 марта они оказались в одиннадцати милях от «Склада одной тонны», продукты и топливо почти закончились. Они поставили палатку, и тут с юго-запада налетела снежная буря. Правая нога Скотта была обморожена, он едва мог идти. Теперь он сам стал обузой для партии, оказавшись в положении Оутса. Уилсон и Боуэрс были в чуть лучшем состоянии и готовились пойти к складу, чтобы принести продукты и топливо. Что-то их остановило, что именно – неизвестно. Боуэрс был не из тех, кто сдается, пока у него есть хотя бы призрачный шанс.

Даже когда они были в лучшей форме, их останавливал такой же штормовой ветер, потому что они не могли ориентироваться на местности в условиях плохой погоды. Из-за небрежной маркировки склада требовалась хорошая видимость, чтобы его найти. Но буря вряд ли была такой яростной или безжалостной, какой изображал ее Скотт, склонный драматизировать события, даже будучи здоровым. Теперь он страдал от холода, голода, болезни, и потому те или иные ситуации вполне могли казаться ему более тяжелыми, чем на самом деле. Вероятно, сам Скотт удержал Боуэрса и Уилсона на месте.

Даже если бы они дошли до склада, их, скорее всего, это уже не могло бы спасти – до безопасного места все еще оставалось 130 миль, а сезон заканчивался. Обморожение ноги угрожало Скотту гангреной. «Ампутация – это лучшее, на что я могу надеяться сейчас, – написал он, – но не будет ли болезнь распространяться?» Если бы каким-то чудом им удалось выбраться, они бы остались без ног на всю жизнь. Все это Уилсон и, конечно, Боуэрс были готовы принять, но Скотт непременно должен был увидеть ужасные слова МЕНЕ, МЕНЕ, ТЕКЕЛ, УПАРСИН…[112] «Ты взвешен на весах и найден очень легким». Только так.

«Я вознесусь или паду с этой экспедицией», – написал он домой перед выходом в путь. Теперь ему нечего было ждать. Полюс победил его. Скотт провалил все предприятие. Он уходил триумфатором, а вернуться на родину и встретиться с публикой пришлось бы в статусе побежденного. В лучшем случае его ожидала жалостливо-презрительная симпатия, которую обычно проявляют к аутсайдерам. Его враги смеялись бы над ним. И действительно, 20 марта Армитаж, все еще рассерженный экспедицией «Дискавери», направил Нансену свои «сердечнейшие поздравления» с успехом Амундсена:

Это еще раз доказывает ценность практического опыта и логического мышления… Я боюсь, что Скотт, с его нелюбовью – если не сказать больше – к лыжам, столкнется с огромными трудностями при достижении своей цели… Зная о намерениях Амундсена пройти Берингов пролив – и дальше на Северный полюс, я искренне надеюсь, что он будет там не менее успешен, чем на юге.

Скотту пришлось бы ответить за всех потерянных людей.

Шеклтон стал бы тем, кто смеется последним.

Этого Скотт вынести не мог. Лучше было принести жертвоприношение в палатке. Так он мог попытаться превратить свое поражение в победу. Он убедил Уилсона и Боуэрса остаться с ним и ждать конца, хотя инстинкт людей, оказавшихся в таком положении, требовал от них продолжать движение, даже замерзнуть в снегу – но попытаться спастись. По меньшей мере девять дней они лежали в своих спальных мешках. Потом закончились последние продукты и топливо – и они умерли.

Все трое написали перед смертью свои последние письма, веря, что когда-нибудь их найдут. Скорее всего, это было тем самым аргументом, который использовал Скотт, чтобы убедить Уилсона и Боуэрса лежать и ждать в палатке. Замерзни они в дороге – их записи и тела будут потеряны навсегда. В палатке у них оставался шанс быть найденными и спасти свою историю от забвения.

Уилсон и Боуэрс оставили несколько коротких, трагических, очень личных записей. Но Скотт подготовил свои прощальные письма заблаговременно. Самое раннее из них датировано 16 марта и адресовано сэру Эдгару Спейеру, казначею экспедиции: «Боюсь, мы должны уйти». Скотт уже сдался-.

Письмо следовало за письмом: Скотт обращался к публике. Чувствуя приближение смерти, он демонстрировал ликование, которого никогда раньше не проявлял, – истинный путь мученика. Парадокс заключался в том, что Уилсон, столь долгое время вынашивавший идеи стремления к мученической смерти, сейчас чувствовал только сожаление.

Он обещал Оутсу, что увидится с его матерью. У него оставался единственный способ оправдать оказанное ему доверие – передать госпоже Оутс последнее сообщение сына и описать его конец. Уилсон находился на грани нервного срыва, потому что оказался в том же положении – он так и написал матери Оутса. Он больше не питал надежд увидеться ни с ней, ни со своей женой, ни с собственными родителями. Уилсон понимал, что он – прирожденный неудачник. И что смерть его напрасна. Они оказались всего в десяти милях севернее того места, куда Скотту настоятельно предлагали перенести склад, так трагически далекий сейчас.