Книга Врата Мёртвого Дома - Стивен Эриксон

Историк глубоко вздохнул, затем забрался на высокие козлы фургона.

— Эй, вы все! — закричал он толпящимся на берегу беженцам. — Все, кто может стоять! Найдите оружие — и в лес! Иначе снова начнётся бойня! Лучники возвра…

Договорить он не успел, потому что воздух задрожал от дикого, животного рёва. Дукер смотрел, как сотни беженцев ринулись вперёд, не думая об оружии, стремясь лишь сойтись с лучниками, чтобы за кровавую расправу этого дня отплатить местью ничуть не менее ужасной.

Всех нас одолело безумие. Никогда такого не видел, не слышал даже — о боги, во что же мы превратились?..

Волны беженцев прокатились по позициям малазанцев и, не устрашившись отчаянного обстрела из-за деревьев, ринулись в лес. В воздухе звенели жуткие крики и вопли.

Рядом замаячил Нэттпара.

— Где Колтейн? Я требую…

Дукер протянул руку и схватил шёлковый шарф, обвивавший шею аристократа. Подтянул Нэттпару ближе. Тот взвизгнул, вцепился ногтями в руку историка.

— Нэттпара. Он мог тебя отпустить. Одного. На переправу. Под защиту достославного милосердия Корболо Дома. Сколько людей погибло сегодня? Сколько солдат, сколько виканцев умерло, чтобы спасти твою шкуру?

— О-отпусти меня, рабское отродье!

Красная пелена застила взор Дукеру. Он перехватил аристократа обеими руками за шею и начал сдавливать. Увидел, как Нэттпара выпучил глаза.

Кто-то ударил его по голове. Кто-то схватил за запястья. Кто-то захватил его самого за горло предплечьем и сдавил глотку железными мускулами. Красная пелена потемнела, будто опустилась ночь. Историк ещё успел увидеть, как его руки оторвали от шеи Нэттпары, как тот, задыхаясь, упал на землю.

А затем окончательно наступила тьма.

Глава семнадцатая

Один, бывший многими,

По кровавому следу

Шёл на охоту за собственным голосом,

Духи жестокого

Убийства жужжали под солнцем,

Шли на охоту за собственным голосом,

Но услышал он только

Музыку Худа, песню сирены,

Имя которой — беззвучие.

Сеглора. Рассказ Сеглоры

Капитан начал пошатываться, но не в лад с корабельной качкой. Вино он разлил по всему столу, а не только в четыре кубка перед собой.

— Командовать тупоголовыми матросами — тяжкий труд, вызывающий жажду. Думаю, скоро принесут еду.

Казначей Пормкваля, который не счёл собравшихся достойными узнать его имя, приподнял подкрашенную бровь.

— Но, капитан, мы ведь уже отобедали.

— Правда? Ну, это объясняет беспорядок, хотя, конечно, беспорядку ещё стоит объясниться, потому что он ужасен. Эй, ты, — обратился он к Каламу, — ты у нас крепкий, как феннский медведь, есть это можно было? Ладно, забудь, что ты вообще понимаешь? Говорят, семигородцы фрукты выращивают только для того, чтобы выедать из них потом червяков. Жри червя, а яблоко выбрось, да? Если хочешь узнать, как твой народ видит мир, одного этого обычая довольно. Ладно, раз уж мы все теперь друзья не разлей вода, о чём бишь мы там говорили?

Салк Элан поднял свой кубок и осторожно понюхал, прежде чем пригубить.

— Любезный казначей удивлял нас жалобой, капитан.

— Вот как? — Капитан опёрся о стол, чтобы посмотреть на казначея. — Жалоба? На борту моего корабля? С этим обращайтесь ко мне, сударь.

— Я это уже сделал, — язвительно заметил тот.

— И я с ней разберусь, как подобает капитану. — С удовлетворённым видом он выпрямился. — Так, о чём ещё нам нужно поговорить?

Салк Элан перехватил взгляд Калама и подмигнул.

— Что, если мы коснёмся темы двух каперов, которые сейчас гонятся за нами?

— Они не гонятся, — заявил капитан. Он осушил кубок, причмокнул, затем вновь наполнил его из оплетённого кувшина. — Они идут с нами вровень, сударь, и это уж вам должно быть понятно, — совсем другое дело.

— Что ж, должен признаться, мне это различие не столь ясно, капитан.

— Как печально.

— А не сочтёте за труд, — проскрежетал казначей, — просветить нас?

— Как-как? Сочтезад Пруд? Великолепно, друг мой! — Капитан откинулся на спинку стула, на лице его застыло довольное выражение.

— Они ждут более сильного ветра, — рискнул предположить Калам.

— Шквал, — буркнул капитан. — Хотят вокруг нас плясать, да, трусы обмоченные. Я люблю честно — нос в нос, но нет, им лишь бы вилять да петлять. — Он вдруг посмотрел в глаза Каламу неожиданно твёрдым взглядом. — Поэтому на рассвете застанем их врасплох. Атакуем! Жёстко! Морпехи, готовсь взять врага на абордаж! Я жалоб на борту «Затычки» не потерплю. Ни единой, вытрави мою душу. Кто ещё заблеет, потеряет палец. Снова заблеет, отрежу ещё один. И так далее. И каждый прибью к палубе. Тук-тук!

Калам закрыл глаза. Они уже четыре дня шли без эскорта, пассаты гнали корабль на скорости в шесть узлов. Матросы поставили все паруса, какие только были, так что всё судно наполнилось зловещими скрипами и стонами, но пиратские галеры всё равно умудрялись выписывать круги вокруг «Затычки».

А этот безумец собрался на абордаж.

— Как «атакуем»? — прошептал казначей и испуганно распахнул глаза. — Я запрещаю!

Капитан по-совиному заморгал, глядя на него.

— Но почему же, сударь? — спросил он совершенно спокойным голосом. — Я ведь смотрел в лужёное зеркальце, верно? Блеск его малость померк, поверьте на слово. Со вчера на сегодня. Этим я собираюсь воспользоваться.

С самого начала плавания Калам старался большую часть времени проводить в каюте и выходить на палубу только в самые тихие часы — во время последней предрассветной вахты. Ел с командой на камбузе, чтобы реже встречаться с Салком Эланом и казначеем. Но сегодня капитан настоял, чтобы Калам отобедал с ними. В полдень они увидели пиратов, так что убийце стало интересно, как капитан собирается разобраться с этой угрозой, и он согласился.

Было ясно, что Салк Элан и казначей заключили некое перемирие, и дело между ними никогда не заходило дальше нескольких саркастических выпадов. Преувеличенная вежливость делала их стремление держать себя в руках очевидным.

Однако истинной загадкой на борту «Затычки» оставался капитан. Калам слышал достаточно разговоров на камбузе, а также между первым и вторым помощником, чтобы понять: матросы относятся к этому человеку с уважением и даже какой-то извращённой симпатией. Как к нервному псу. Погладишь раз, вильнёт хвостом. Погладишь два — откусит руку. Он менял роли со случайной скоростью, совершенно не обращая внимания на приличия. Чтобы понять его шуточки, требовалось острое внимание. Стоило пробыть в его компании слишком долго — особенно если пили вино, — и у Калама начинала болеть голова от попыток уследить за капитаном и его запутанной речью. Хуже того, Каламу в этом хитросплетении чудилась расчётливость, будто капитан говорил на двух языках одновременно: один — грубоватый и противоречивый, другой — тонко вышитый тайными смыслами. Готов поклясться, что этот ублюдок пытается мне что-то сообщить. Что-то очень важное. Убийца слыхал про некоторые чары, связанные с одним из не самых известных Путей, которые способны опутать сознание человека, установить своего рода ментальный блок, так что жертва — при полном, мучительном понимании — будет лишь ходить вокруг да около, но никогда не сумеет преодолеть его. Ну вот, теперь я уже дошёл до абсурда. Паранойя — верная жена убийцы, и не стоит ворошить змеиное кубло. Эх, поговорить бы сейчас с Быстрым Беном…