Книга Скиппи умирает - Пол Мюррей

Ну, понимаешь… A-а, ну давай же, Лори, понукала она саму себя, роясь в памяти и пытаясь подобрать хоть что-то осмысленное среди бесполезного мрака, но ей вспомнился только один текст, который они разбирали на уроке французского, про того поэта, хотя она не понимала, как это связано с тем, о чем они сейчас говорят. Но так как она больше ничего не могла придумать, она заговорила. Его звали Поль Элюар, и он однажды сказал: “Другой мир существует, но он находится внутри нашего мира”.

Рупрехт был озадачен.

Ну, это… понимаешь… Она чувствует, что краснеет, и, плотно зажмурив глаза, пытается припомнить, что же тогда говорил им мистер Скотт, — ну, понимаешь, люди ведь всегда стремятся куда-то еще. Ну, как бы все пытаются попасть куда-то в другое место, где их нет. Вот одни хотят оказаться в Стэнфорде, или в Тоскане, или в раю, или просто в доме побольше, на улице поприличнее. Или им хочется стать другими, например стройнее, или красивее, или богаче, или иметь более крутых друзей (или умереть — но этого она не произносит вслух). Они так сильно стремятся куда-то еще, к чему-то другому, что перестают замечать тот мир, в котором находятся на самом деле. Так вот, этот человек говорит, что, вместо того чтобы искать выхода из нашей собственной жизни, нам следует искать вход в нее. Потому что если действительно присмотришься к миру, то тогда… тогда…

Что за хрень она несет, наверное, он думает, что она совсем спятила.

Ну понимаешь, можно представить себе, что внутри каждой печи есть огонь. Точно так же в каждой травинке есть травинка, самая суть которой в том, что она — травинка. А внутри каждого дерева есть дерево, и внутри каждого человека — человек, а внутри этого мира — хотя он иногда кажется таким скучным, таким обыкновенным — если как следует присмотреться, то увидишь там совершенно потрясающий, волшебный и прекрасный мир. И все, что ты хочешь узнать, или все, о чем ты мечтаешь, все ответы на твои вопросы — они здесь, прямо перед тобой. В твоей жизни. Тут она раскрыла глаза. Ты понимаешь, о чем я?

Это как со струнами? — спросил он.

Ну не совсем, проговорила она неуверенно, но потом, помолчав, сказала: да нет, знаешь, это и правда в точности как со струнами. Ты ведь рассказывал мне, что они повсюду, правильно я помню? Они повсюду вокруг нас — они же не только там, в Стэнфорде.

Рупрехт медленно кивнул.

Значит, ты и здесь можешь их изучать, правда?

Он начал было что-то говорить о тамошних лабораториях, об оснащении, но она перебила его, потому что ей в голову вдруг пришла одна мысль. Ну может, тебе просто нужно, чтобы кто-то помогал, сказала она. Ну, как помогал Дэниел?

Он ничего на это не ответил, только посмотрел на нее из глубины своих хомячьих щек.

А может, я могу тебе помочь? — сказала она, вернее, сказала за нее ее мысль, хотя внутри нее какой-то голос завопил: что ты такое говоришь? Я, конечно, совершенно не разбираюсь в науке, сказала она, не обращая внимания на этот внутренний голос. Ни в струнах, ни в других измерениях. Но я могла бы приносить тебе всякую всячину из магазинов, а? Или я могу попросить своего папу, чтобы он возил тебя куда-нибудь на машине. Ну или, если ты будешь занят своими экспериментами, я могла бы приносить тебе обед. Я же не вечно будут здесь торчать, в этом заведении.

Ты что, хочешь опять попасть туда? — вскричал голос. Ко всему этому? Но она снова проигнорировала его, она смотрела в глаза Рупрехта, смотревшие на нее. Почему бы тебе не остаться здесь, Рупрехт, проговорила она. Ну хотя бы еще ненадолго.

Он плотнее сжал губы; а потом склонил голову, как будто наконец прибыл куда-то после очень долгого пути.

Ветер всколыхнул листья, всколыхнул весь сад.

Выпустив его через заднюю калитку, она еще немного постояла под разросшимся плющом. Она вспоминала тот урок французского. С тех пор прошло уже несколько месяцев, но теперь, когда она возвратилась туда мыслями, оказалось, что она помнит все в мельчайших подробностях: и кремовый свитер, в котором был тогда мистер Скотт, и его волосы, которые уже не мешало бы подстричь, и вкус жвачки во рту, и кучерявые облака за деревьями в окне, и волоски на шее сидящей впереди Доры Лафферти, и царивший в классе запах губной помады и разношенных кроссовок. Она вспомнила, что сказала тогда себе, что нужно запомнить слова Поля Элюара, потому что это показалось ей важным. Но такие вещи, как мир-внутри-нашего-мира, чересчур велики, чтобы удержаться в голове просто так. Нужно, чтобы кто-нибудь другой напомнил тебе об этом или, наоборот, чтобы тебе понадобилось рассказать об этом кому-нибудь, и тогда вы будете говорить об этом друг другу снова и снова, в течение всей жизни. И если говорить об этом, то эти вещи постепенно свяжут вас в одно целое, как крошечные невидимые струны, или как фрисби, который бросаешь взад-вперед, или как слова, написанные сиропом на полу. СКАЖИ ЛОРИ. СКАЖИ РУПРЕХТУ.

А может, все состоит не из струн, а из разных историй, из бесчисленного множества крошечных ярких историй; когда-то давно все они являлись частью одной большой, гигантской суперистории, а потом она раскололась на миллиарды кусочков, поэтому ни одна история в отдельности уже не имеет смысла, так что в жизни нам приходится изо всех сил стараться и снова сплести эту историю, сначала мою историю нужно вплести в твою историю, наши истории — в истории тех людей, которых мы знаем, и так далее, пока наконец не получится нечто такое, что покажется Богу, или кому-нибудь еще, кто на это посмотрит, буквой или даже целым словом…

Потом она пошла обратно к дому. Вдруг оказалось, что всюду лежит туман — серебристый туман, будто это Земля задышала волшебным паром. Она шла очень медленно, закрыв глаза, как сомнамбула, и представляла себе, как ее волосков на руке касаются невидимые покровы, как они проносятся мимо ее лица и рук, хрупкие, как само дыхание, или даже еще более хрупкие; она шла и воображала, будто проходит сквозь все эти покровы и проникает все глубже и глубже… куда? В ночь? Или туда, где она и так находится?

Рупрехт забыл свои пончики. Теперь коробка лежит у нее в комнате, на подоконнике. Она сгребает с ночного столика таблетки и снова заталкивает в живот Лалы. Где-то за окном сирены летят куда-то прочь, оставляя над домами только небо, одинокую прекрасную Вселенную, грустную песенку, исполненную на сломанном инструменте. Интересно, Скиппи все-таки слышал их сегодня вечером? Рупрехт говорил ей, что, хотя струны невозможно увидеть, ученые верят в эту гипотезу, потому что она дает самое красивое объяснение. Значит, Скиппи слышал их песню — это ведь было бы самое красивое объяснение, разве не так? Для сегодняшнего вечера?

Она берет телефон и снова пытается позвонить Карлу. Она не знает, что скажет ему, когда он ответит на звонок. Может быть, просто: привет, что делаешь? Или: погляди, какой туман на улице, я так люблю туман! Она слушает сигналы тонального вызова и представляет себе, как звонит телефон где-то там, в его жизни, как звучит в воздухе музыка, как касается его ушей. Раскрыв коробку, она вынимает пончик. Похоже, он шоколадный. Она откусывает кусочек.