Книга Сальватор. Том 1 - Александр Дюма

Что могло привлечь на распродажу картин этого необыкновенного господина?

Если бы Петрус был художником-маринистом, посещение какого-нибудь богатого моряка в отставке, желающего иметь коллекцию марин, не вызвало бы удивления.

Но моряк в мастерской исторического, даже, скорее, жанрового художника не мог не вызвать удивления у истинных любителей.

Вот почему появление моряка в мастерской привлекло к себе внимание присутствовавших, до тех пор занятых исключительно картинами.

Он же не смущаясь остановился посреди лестницы, бросил вокруг испытующий взгляд, вынул из кармана чехол, из чехла – очки с золотыми дужками, водрузил их на нос и пошел прямиком к картине Шардена, привлекшего, казалось, его особое внимание, как только он ее заметил.

На картине была изображена хозяйка, чистившая овощи, которые она сейчас опустит в котелок.

Огонь, котелок, овощи были написаны так правдоподобно, что моряк при виде котелка, крышка которого лежала на печи, громко воскликнул, поднеся нос к полотну и шумно вдохнув воздух:

– Гм! Гм!

Он прищелкнул языком и продолжал:

– Бульон так и просится в рот.

Потом поднял левую руку и восхищенно произнес:

– Превосходно! Просто прекрасно!

Говорил он все так же громко, словно находился в мастерской один.

Несколько посетителей, разделявшие мнение вновь прибывшего о полотне Шардена, подошли поближе, а те, кто думали иначе, напротив, отдалились.

После долгого и тщательного осмотра картины, во время которого моряк то поднимал, то опускал очки, он наконец отошел с видимым сожалением и, заметив одну из первых марин Гудена, произнес:

– Ну и ну! Вода как настоящая! Подойдем поближе!

Он в самом деле приблизился к картине, почти касаясь носом полотна.

– Да, тысяча чертей и преисподняя! – выкрикнул он. – Это вода, и не простая, а соленая… Чья же это картина?

– Одного молодого человека, сударь, – сообщил пожилой господин, с наслаждением нюхавший табак перед мариной, которой любовался моряк.

– Гуден, – подхватил он, прочтя на картине подпись – Я, кажется, слыхал это имя в Америке, но впервые вижу работу этого мастера. Хоть вы и говорите, что он еще молод на мой взгляд, тот, кто написал эту шлюпку и эту волну, – настоящий мастер. Мне, правда, не очень нравятся матросы, которые в нее садятся, но нельзя же все делать в совершенстве! Ну-ка посмотрим, посмотрим…

И моряк стал разглядывать картину вблизи.

– А что вы скажете об этом бриге, что виден вон там на заднем плане?

– Сударь, не в обиду будь вам сказано, но это корвет а не бриг… Корвет, который идет против ветра с левыми галсами под гротом, фоком и двумя марселями; хотя это весьма скромно с его стороны. При таком бризе он мог бы поставить свои брамсели и даже лисели. Я в такую погоду обычно приказывал – «Поставить все паруса!»

Моряк по старой привычке выкрикнул эту команду в полный голос.

Все обернулись. Лишь несколько любителей продолжали осмотр мастерской, однако большая их часть сгрудилась вокруг моряка; пользуясь термином, позаимствованным у поэтов скажем, что толпа пошла с ним сообща.

Незнакомец, как видят читатели, был услышан.

Так, пожилой господин успел обменяться с ним несколькими словами, подхватывая его ответы на лету.

– Ах, сударь, – заметил он, – вы, верно, командовали судном?

– Я имел эту честь, сударь, – отвечал незнакомец.

– Трехмачтовым судном, бригом, корветом?

– Корветом.

Словно не желая продолжать разговор на морскую тему моряк оставил волны, лодку и корвет Гудена и перешел к картине Буше.

Однако старый любитель, желавший, без сомнения знать что такой большой знаток искусства думает о придворном художнике графини Дюбарри, следовал за моряком по пятам Как звезда привлекает к себе спутники, так моряк завладел вниманием всех, кто его слышал, и те не отпускали его от себя ни на шаг.

– Хотя это полотно не подписано, – изрек наш незнакомец глядя на работу последователя Карле Ванлоо, нет нужды спрашивать имя его автора: это «Туалет Венеры» кисти Буше Художник из лести придал своей Венере черты несчастной куртизанки, которая в те времена бесчестила французскую монархию… Плохая живопись! Плохой художник! Не люблю Буше!

А вы, господа?

Не ожидая ответа тех, к кому он обращался, незнакомец продолжал по-прежнему в полный голос:

– Это прекрасный колорист, знаю! Но художник он претенциозный и манерный, под стать персонажам его эпохи… Отвратительная эпоха! Жалкое подражание эпохе Возрождения! Ни плоти, как у Тициана, ни мяса, как у Рубенса!

Он повернулся к слушателям:

– Именно поэтому, господа, я люблю Шардена: это единственный поистине сильный художник, потому что он подлинно прост среди аффектации и условностей своего времени… О, простота, господа, простота! Что бы вы ни говорили, к ней всегда нужно возвращаться…

Никто не собирался оспаривать его мнение.

Более того, любитель, уже обменявшийся с моряком несколькими репликами, огляделся по сторонам, будто прося слова, и, видя, что никто не возражает, заметил:

– Вы абсолютно правы, сударь, абсолютно правы!

Любителя постепенно стал увлекать этот моряк, резкий, но искренний, грубоватый, но философ.

– Если бы я мог дожить до того времени, как осуществится моя мечта, – продолжал капитан задумчиво, – я умер бы счастливейшим из смертных, потому что мое имя было бы связано с одним из величайших человеческих деяний.

– Не будет ли нескромностью спросить, сударь, о чем вы мечтаете? – спросил старый любитель.

– Отчего же сударь, отнюдь нет! – отвечал капитан. – Я хочу основать бесплатную школу рисования, где перед учителями будет стоять одна задача: учить простоте в искусстве.

– Великая идея, сударь!

– Правда?

– Величайшая и филантропическая. Вы, сударь, живете в столице?

– Нет, но я намерен здесь поселиться. Что-то мне надоело мотаться по свету.

– Неужели вы объездили весь свет? – в восхищении вскричал его собеседник.

– Шесть раз, сударь, – просто ответил моряк.

Любитель отпрянул.

– Да это же больше Лаперуза! – заметил он.

– Господин де Лаперуз совершил два кругосветных путешествия, – все так же просто проговорил моряк.

– Я, может быть, имею честь беседовать с прославленным моряком? – поспешил задать вопрос любитель.

– Пф! – только ичвымолвил скромный незнакомец.

– Могу ли я узнать, как вас зовут, сударь?