Книга Осада Монтобана - Жюль Ковен

Но будь спокойна, эти господа, отправляющиеся на фландрскую войну, как ты меня уведомляешь, не слишком скоро увидят — и, надеюсь, не разочаруют после твоего описания — твою

Валентину».

Мадемуазель де Нанкрей поставила на письме имя адресата: «Камилле де Трем».

Глава V
ЛАГРАВЕРСКАЯ ШАЛУНЬЯ

робило восемь часов утра, когда Валентина запечатала своё письмо. В дверь её спальной, очень кокетливо убранной, несмотря на её готическую величину, тихо постучались.

— Войди, Жермена, — сказала молодая девушка с принуждённой улыбкой, показывавшей её власть над собой.

Женщина лет пятидесяти, полная, но проворная, в простом коричневом платье, но в белом переднике и в белом же чепце, тотчас вошла. Это была горничная и лаграверская ключница, помогавшая Норберу заботиться о Валентине и имевшая к ней слепую привязанность.

— Уже встала и одета! — сказала она с удивлением.

— Я хотела ответить Камилле де Трем, а это надо было сделать пораньше, чтобы Амбруаз успел отнести моё письмо в Монтобан. А то почта в Париж уйдёт, и моё письмо опоздает на целую неделю.

— О, это было бы ужасно! Мы ведь так любим нашу доченьку!

— Да, я очень её люблю! — отвечала Валентина странным тоном. — Вот моё письмо. Пусть конюх прямо сейчас отвезёт его верхом в город.

Когда Жермена воротилась, исполнив поручение, она нашла молодую девушку сидящей перед зеркалом и любующейся на себя со странным вниманием.

— Да, да, — повторила добрая женщина, опять принимаясь за прерванный разговор, — мы не вполне отдохнули и будем не достаточно свежи, когда приедет красивый конюший господина Момежа. Если бы послушались меня, то легли бы до тех пор, пока...

— Жермена, — перебила мадемуазель де Нанкрей, всё смотрясь в зеркало, — ты находишь, что я очень переменилась после моего возвращения из монастыря?

— Как вы это понимаете?

— Подурнела я или похорошела?

— Четыре года тому назад вы к нам воротились бледненькая и худенькая: соловей лишился своей весёлости и чахнул в клетке. С тех пор как вы живёте по душе, носитесь по горам и долинам, вы развились, выросли, зарумянились... от солнца. Тогда вы были хорошеньким шиповником, а теперь сделались прелестной розой.

— Так что тот, кто не видел меня по выходе из монастыря, не узнает меня теперь с первого взгляда?

— Может быть; когда вы оставили монастырь, вы едва вышли из детства, а теперь вы взрослая девушка во всей красе.

— А моё сходство с Морисом остаётся?

— Да, когда у вас появляется вот этот горящий взгляд, который я примечаю в зеркале. Господи, что это с вами? Вот так вы совсем не похожи на пансионерку визитандинок!

Поправляя манишку, Валентина сжала под корсажем эфес кинжала, заржавевшего от крови отца.

— Причеши мне эти растрепавшиеся косы, — продолжала девушка, преодолевая чувство, охватившее её от этого прикосновения.

Но когда роскошные волосы рассыпались природными локонами, Валентина остановила руку горничной и, взяв тёмную кружевную вуаль, покрыла ею волосы так, что их светлые отблески потемнели под чёрными кружевами.

— Как теперь, не примут меня за брата? — настаивала она.

— Эти золотистые волосы, даже вот так припрятанные, никогда не будут походить на вороново крыло, которым природа накрыла его голову, — улыбнулась Жермена. — Притом, если бы вы как две капли воды походили друг на друга, то могли бы нравиться больше его, хотя и он красавец... но вы непременно хотите из прелестной девушки сделать шалуна-мальчишку, подражая ему.

Валентина не обратила внимания на это замечание.

— Жермена, ты очень меня любишь? — продолжала она дрожащим голосом, взяв за руку горничную.

— Люблю ли я вас?! Ведь я вас вырастила, милая моя барышня! — вскричала добрая женщина, взволнованная и удивлённая.

— Ты предана мне и телом, и душою? Если я поверю тебе тайну, она останется между нами? Если я дам тебе секретное поручение, ты верно его исполнишь?

— Да, милая барышня, — отвечала Жермена, поражённая серьёзным тоном своей молодой госпожи, — да, я буду вам повиноваться во всём. Несмотря на мою фамильярность с вами, я не забываю, что я не что иное, как бедная служанка, а вы благородная особа, рождённая для того, чтобы повелевать.

— Слушай же. Может быть, я скоро уеду в Париж.

— Месье де Лагравер ничего не говорил мне об этом, а он имеет ко мне полное доверие.

— Отец не знает о моём намерении, я ему скажу.

Ключница не могла удержаться от движения, выражавшего неудовольствие, слыша, что Валентина говорит так, как будто она должна приказывать, а Норбер повиноваться. Но магнетический взгляд молодой девушки совершенно подчинил служанку.

— Я последую за вами, — прошептала она.

— Нет, напротив, ты останешься, до тех пор пока я не призову тебя к себе. Ты знаешь почерк Камиллы де Трем? Она, вероятно, будет продолжать адресовать свои письма сюда. Непременно пересылай эти письма ко мне в Париж. Может быть, я стану пересылать к тебе мои ответы, чтобы они имели вид, будто отправлены прямо из Лагравера. Ты так же скоро должна пересылать и мои ответы... Ты поняла?

— Да... но к чему эта таинственность?

— Ты узнаешь после. А пока вот в чём состоит секрет и моё поручение. Могу я положиться на тебя?

— Ваше приказание будет для меня законом, милая барышня, — торжественно произнесла Жермена, изумляясь внезапной перемене, которая превратила в решительное, повелительное и таинственное существо вчерашнюю шалунью.

Она прикрепляла последнюю шпильку в причёске Валентины, когда лошадиный топот послышался на дворе.

— Разве Амбруаз уже исполнил поручение? — удивилась Жермена.

— Это Морис! — вскричала Валентина, даже не посмотрев в окно, чтобы убедиться в справедливости своего заключения.

Через минуту она уже была на парадном крыльце, по ступеням которого быстро вбегал молодой человек, чтобы прижать её к груди. На нём был зелёный суконный колет, обшитый тонким золотым галуном. На его коричневой шляпе с узкими полями торчало орлиное перо, сдерживаемое широким медальоном с гербом служащего графа Момежа. Шпага, заткнутая за пояс из буйволовой кожи, билась о сапоги, доходившие до колен.

— Сестра! — закричал Морис.

— Брат! — отвечала Валентина, сначала бросившись к нему на шею.

Но почти тотчас она его оттолкнула, и наблюдатель приметил бы, что лёгкий румянец выступил на се щеках.

— Что с тобой? — с удивлением спросил Морис.