Книга Сеть Сирано - Наталья Потёмина

Старухи! Неужели вы поняли это раньше, меня?

Я люблю вас, старухи. Так сильно, так страстно, как саму себя.

Я люблю, а значит, жалею. Я плачу вашими редкими слезами над своим завтрашним будущим и ни за что его не хочу. Простите меня, бабки, я ничем не могу вам помочь. Старухи, простите меня, я не вас ненавижу. Я ненавижу вашу старость. Вашу и, как следствие, мою…

Остановись, мгновенье. Хотя бы здесь, хотя бы в этом месте, пока я еще баба-ягодка опять. Или немного пост-ягодка. Солнышка мне не пожалей, тепла, любви. Любви, мгновенье! Пожалуйста, любви! Вот рыбки снова встрепенулись в своем черном озере. Вот поплыли навстречу друг другу, забили кокетливо плавниками, завиляли приветливо хвостиками. Здравствуй, тетка, Новый год. И доброе тебе утро.

Солнце еще не появилось в том же углу окна, но свет уже брезжил, и день начинался. Как там моя светлая Оленька, подумала тетка, что ей снилось этой ночью?

Тетка выпрямила затекшую спину и потянулась.

Надо, наконец, вымыть эти чертовы окна. Но только не сегодня. А может, их вымоет дождь? Одни и те же мысли каждое утро. Одни и те же действия. Вода. Горячая, холодная, очень горячая, очень холодная… Жизнь начинается со стресса и, как правило, им и заканчивается. Что день грядущий нам? Что мы ему?

Тетка завернулась в халат и пошла на кухню варить кофе. На столе бардак. В раковине грязная посуда. Ненавижу неприбранного утра. Сразу настроение портится. Как это я вчера так уснула неаккуратно? Все Надька со своим Епифановым. А может это все-таки не он? Но такое явное сходство возможно только у близнецов, а Сашка, помнится, ни братьев, ни сестер не имел. Пойти, что ли, взглянуть? В семь часов утра? Так мы же только посмотрим утренним тверезым взглядом и все.

Щепотка соли, щепотка корицы, щепотка тростникового сахара — коктейль, а не кофе, пальчики оближешь. Тетка с наслажденьем вдыхала утренние ароматы, стараясь не смотреть на переполненную раковину. Кусочек сыра? Пожалуй. Или тост? А то и другое можно? Разве нам может уже хоть что-то навредить? Все, что могло испортиться ввиду нашего преклонного возраста, уже давно испорчено. Неисправимо, фатально, навсегда. Хоть к зеркалу не подходи. Так значит тост? А как же? На кусочек подсушенного хлеба тонкий лепесток сыра и на десять секунд в микроволновку. Хорошо жить!

Пополнив раковину еще тремя единицами грязной посуды, тетка вышла на балкон, накинув на плечи шаль.

Какое утро, боже мой! Какое веселое светлое утро!

Четыре из семи московских высоток качались в утреннем мглистом мареве: МИД, гостиница «Украина», метро «Баррикадная» и чуть сбоку МГУ. Сколько воспоминаний связано с этим не меняющимся десятилетиями видом. Сколько с ним утр пережито, вечеров, ночей. Все это было до меня, было во время меня, будет после. Как это нечестно, несправедливо, жестоко. Я уйду, а эти высотки останутся. Останется мгла над Москвой, высокое небо, мокрый снег, летний дождь… Будут висеть эти же облака, звезды и пара мутных антагонистичных светил… Черные кусты, бледные деревья… Вот они стоят: голые, блестящие, на все готовые… Подавай им солнца, тепла, участия… И тогда они осмелеют, оживут, наполнятся надеждой, обзаведутся липкими, еще ни разу не облизанными ветром листочками, заиграются тугими, полными волосатых семян серьгами, закачаются, зашумят, запоют остриженными кронами, заплачут, затихнут, замрут… Замрут! Но не умрут же? По крайней мере, не так скоро, как люди.

Люди, они же человеки! Если с другой, безбожной стороны посмотреть, то окажется, что они самые слабые и неприспособленные к жизни существа. Для чего они рождаются, живут, уходят в мир иной? Какой от них прок? Ни листьев от них, ни семян, ни кислорода. Одно только говно. А говно, как не крути, это уже не гордо.

Тетка перевела свой взгляд на вонюче дымящую помойку. Как много дерьма. Чудовищно много. Необозримо, неисчислимо, фатально. Куда ни глянь — сплошные кучи, куда ни копни — богатейшие захоронения. Мечта золотаря, находка кладоискателя, зависть следопыта. А когда они, эти знойные честолюбивые земляне, утонут, наконец, в этом своем всём окончательно, придут инопланетяне и на их позорных останках построят новые города.

Вот как после всех этих мыслей соединить в себе любовь и нелюбовь, святость и греховность, веру и неверие? Одно тетка знала твердо — инопланетяне существуют! Даже не знала, а лично, так сказать, имела честь познакомиться. Хотя, конечно, не совсем близко, не тесно, не панибратски, но корабль инопланетный, то бишь, тарелку их неуловимую тетке видеть приходилось. До сих пор голова помнит тихое шевеление волос, когда это малое серебряное солнце пролетело над полем, полоснуло равнодушным лучом по лицу, отразилось многократно в глазах и благополучно скрылось за горизонтом.

Давно это было, в самом детстве. Тетка даже и не рассказывала об этом никому. Зачем? Все равно не поверят. Был же еще один случай из жизни. Не такой грандиозный, но тоже, чудной. Она прибежала, закричала: пойдемте, пожалуйста, там два тюленя взбираются на волнорез! Пойдемте, им надо помочь! Какие тюлени, деточка? В Сухуми, в разгар бархатного сезона? Над ней все долго и дружно смеялись, а потом, когда все подтвердилось, тетке почему-то совсем расхотелось бить себя кулаком в грудь и победоносно орать: А я что говорила? Говорила я вам? А вы, подлецы, не верили…

Два тюленя, два белых дельфина и еще другая водоплавающая какая-то безымянная живность сбежали из батумского дельфинария и еще пару недель резвились на свободе в теплых благоуханных волнах гостеприимного Черного моря. А я что говорила! Тетка торжествовала, но молча, строго про себя. Вот такая я гордая и молчаливая. Вот такая победоносная и безымянная. Вот такая я неизвестная солдатка, героиня сражений.

И так по жизни повелось. Делай свое дело молча, не гордись результатом, думай и совершенствуйся. Вопрос, в чем? На данный момент в ловле новых утренних ощущений, изобретении очередного дармового кайфа, усыпления непонятного чувства вины, возникшего из вчерашнего разговора с Надькой. Так ли уж искренне я была с ней, когда говорила, что на Епифанова плевать хотела с кривой Пизанской башни. На краешек так аккуратненько встала, через карниз опасно перевесилась, и утони ты, Сашка, в нашем общем и праведном гневе. Где шлялся-то столько лет? Зачем вновь появился?

До тетки доходили слухи, что в середине восьмидесятых Епифанов таки сел за валютные махинации. В конце перестройки попал под амнистию, и тут же свалил за рубежи нашей многострадальной родины. Какое-то время о нем ничего не было слышно, но потом его кто-то встретил в Иерусалиме, потом дошел слух, что он живет в Риме, потом — в Вене, Париже и даже в мелком герцогстве Люксембург. Вначале девяностых он перебрался, наконец, через океан, и там его следы благополучно потерялись. И тут такая, блин, нечаянная радость! То ли гость, то ли правомочный житель столицы, то ли мученик, то ли мошенник? Вот этим мы сегодня и займемся. Любопытно, что нам предстоит узнать.

Тетка бросила прощальный взгляд на успевший набить оскомину пейзаж и, взяв на руки Матвея, все это время безуспешно трущегося о ее ноги, вернулась на кухню.