Книга Капиталистическое отчуждение труда и кризис современной цивилизации - Станислав Бахитов

Государство оказывается неспособным защитить граждан от притязаний наднационального капитала [7, 243]. Но оно все чаще готово использовать силу: «”Ненасилие”, рассматриваемое как атрибут цивилизованного общества, предполагает не отсутствие использования силы, а лишь отсутствие неуполномоченного ее использования» [7, 263]. М. Хардт и А. Негри пишут: «Государства приспосабливаются к запросам капитала и даже предвосхищают их из опасения оказаться на задворках всемирной системы хозяйствования» [129, 340]. Безличные силы капитала, стоящие за современным политическим насилием, по мнению сражавшего в молодости против нацизма З. Баумана, окажутся не менее жестоки, чем прежние националистические государства: «Век, которому, вероятно, суждено войти в историю как веку насилия, направлявшегося национальными государствами против своих граждан, подошел к концу. На смену ему, скорее всего, придет другой жестокий век – на этот раз век насилия, порождаемого деструкцией национальных государств под воздействием глобальных сил, не имеющих собственной территории и свободно перемещающихся в пространстве» [7, 275]. Одновременно с деструкцией прежних государств возникает новый национализм, кровожадный изначально: «…самыми страшными врагами образующихся наций оказываются перебежчики, сомневающиеся, равнодушные и безразличные; чем грязнее будут руки большинства, тем более широкой и острой станет потребность их вымыть, и только “суверенная нация” будет обладать властью, достаточной, чтоб объявить их чистыми» [7, 272]. Преступления современных нацистов на Украине – яркое тому подтверждение.

Близкий к постмодернизму и одновременно к марксизму современный западный философ югославского происхождения Славой Жижек считает, что сам термин «общество риска» несколько затемняет ситуацию: «…действительно верно, что мы живем в обществе свободного выбора и риска, но при этом одни (менеджеры с Уолл-стрит) свободно совершают выбор, а другие (простые люди, выплачивающие ипотечные кредиты) принимают на себя риски» [39, 8].

Современное западное общество, по мнению С. Жижека, характеризуется тремя новыми чертами: долговременной тенденцией возврата от прибыли к ренте (с приватизированной интеллектуальной собственности и с природных ресурсов), более значимой структурной ролью безработицы, когда сама возможность быть эксплуатируемым на долговременной работе выглядит как привилегия, ростом «зарплатной буржуазии» [38, 34–35]. Правда, последняя категория у него выглядит несколько размытой: создается впечатление, что Жижек готов записать в «зарплатную буржуазию» всех, кто получает деньги от государства. Современные забастовки, по его мнению, «…являются забастовками привилегированной “зарплатной буржуазии”, движимой страхом потерять свои привилегии (избыток по отношению к минимальному окладу); это не пролетарские протесты, а протесты против угрозы быть низведенными к пролетариям. То есть кто осмеливается бастовать сегодня, когда наличие постоянной работы само становится привилегией? Не низкооплачиваемые работники из (того, что остается от) ткацкой и пр. промышленности, а страта привилегированных работников с гарантированными рабочими местами (главным образом на государственной службе: полицейские и судебные приставы, учителя, работники общественного транспорта и др.). Это также относится и к новой волне студенческих протестов: их основная мотивация, скорее всего, – страх, что высшее образование больше не будет обеспечивать им “прибавочные зарплаты” в дальнейшей жизни» [38, 42].

Здесь мы сталкиваемся с очевидной постмодернистской неразборчивостью в категориях: более высокая и стабильная зарплата не может быть признаком принадлежности к буржуазии, если речь не идет о крупных менеджерах и директорах значимых учреждений. Сам же Жижек несколько ранее отмечает, что начало радикальным переменам никогда не дают лишь бедняки [38, 31]. Думается, современная интеллигенция не только объективно является частью пролетариата, но и может стать наиболее боеспособной его частью. Впору перефразировать старый лозунг: «Пролетарии всех страт, объединяйтесь!» Вообще создается впечатление, что Жижек не любит протестные акции, направленные на повышение уровня жизни. Так, превознося движение «Оккупай Уолл-стрит», он особенно подчеркивает, что нельзя трансформировать энергию протеста в «конкретные» цели, связанные, например, с увеличением количества рабочих мест [38, 160]. Почему нельзя? Движения, чье руководство не способно гибко сочетать стратегические и тактические цели, рискуют превратиться в секты, размножающиеся, как амебы, делением.

Впрочем, выявить собственную политическую позицию Жижека довольно трудно: то он пишет, что нам не нужна централизованная партия ленинского типа [39, 10]; то заявляет, что единственным средством преодоления недостатков современной политической системы является диктатура пролетариата [38, 168]. В чем он точно является сторонником коммунизма, так это в преодолении отчуждения труда: «Побудительные стимулы могут быть полезны, чтобы заставить кого-то выполнять утомительные рутинные обязанности; но в тех случаях, когда требуются интеллектуальные решения, успех индивидов и организаций по большей части зависит от способности быть подвижными и инновативными, так что все больше возрастает потребность в людях, которые находят внутреннюю ценность в самом своем занятии» [38, 211]. Правда, остается под вопросом, как Жижек отличает данную категорию от «зарплатной буржуазии» и насколько велика ее численность?

С чем у Славоя Жижека можно согласиться, так это с оценкой недавних деструктивных бунтов иммигрантской молодежи: «Проблема с бунтами – не в насилии как таковом, но в том факте, что это насилие не является подлинно самоутверждающимся – Ницше назвал бы его реактивным, не активным, это бессильная злоба и отчаяние, замаскированные под демонстрацию силы, это зависть под маской торжествующего карнавала» [38, 120].

С усилением духовного кризиса сюда же порой добавляется и радикальное отрицание частью иммигрантской и даже коренной западной молодежи всей западной цивилизации, о чем К. Лоренц писал еще в 1970-е годы. Сравнивая исламский мир и Запад, современная исследовательница политического радикализма и фанатизма В. В. Ким отмечает: «Субъективное сравнение ценностных оснований данных культур может быть сделано не в пользу западной цивилизации, основанной на традиционных принципах “свободы, равенства и братства”, что активно используется вербовщиками террористических групп при наборе европейцев и формировании из них фанатиков, в последующем совершающих преступления. Вербовка европейцев – это одна из эффективных мер террористов, позволяющих совершать теракты, не принимая в расчет антитеррористические силы, с подозрением относящиеся к людям неевропейской (или неславянской внешности, как в РФ) внешности. Сомневающимся, ищущим истину людям предлагается “картинка”: грешный, “загнивающий” Запад с его истреблением истинных ценностей противопоставляется традициям ислама с его уважением веры, государства, семьи, женщины и т. п. Западная цивилизация характеризуется как цивилизация массовой культуры, плюрализма, деградации личности, забывшей бога. Преимущества исламского мира (доминанта религиозных и семейных ценностей) тогда становятся очевидными и привлекательными для неофита, готового стать фанатиком» [66, 107]. Радикализм и фанатизм (обычно с национальной, расовой и/или религиозной окраской) становятся дополнением к массовой политической инертности. В результате общество теряет возможность конструктивно реагировать на серьезные проблемы, не укладывающиеся в привычную схему.