Книга Золотая жатва. О том, что происходило вокруг истребления евреев - Ян Гросс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Понемногу мы начинаем понимать, откуда взялось часто встречающееся в еврейских воспоминаниях о том времени мнение, что «местные» (это могли быть украинцы, литовцы или поляки) «были хуже немцев», хотя хорошо известно — и евреи знают это лучше других, — что Холокост был делом рук нацистов, охватившим Европу во время войны в результате германской оккупации. Эту странную черту еврейской памяти можно понимать так, что смерть от руки своих сопровождается особыми мучениями — в моральном смысле слова, из-за очевидного акта предательства, жертвой которого становится человек[107]. И многое также указывает на то, что — безо всякого переносного смысла — смерть от рук соседей должна была быть попросту очень болезненной.
Анонимность Холокоста — тут и дальше? — это, как мы видим из нашей, уже удаленной во времени, точки, пожалуй, самый фрустрирующий аспект всего явления. Трудно смириться с мыслью, что жертвы так и останутся навсегда неузнанными, хотя общественные обычаи — независимо от эпохи и географического распространения — требуют в момент смерти тщательно обозначать индивидуальность каждого человека ритуалом погребения. Но так уж и останется, что, когда мы пишем о Холокосте, мы будем вынуждены повторять большие цифры и не получим возможности отдельно уложить в могилу каждого убитого. Анонимность жертв, хотя трудно себе представить более интимное и личное свидетельство, чем внезапная смерть, искажает представление о Холокосте, и следует ей противостоять. Ведь убиты были конкретные люди, но и убийцами тоже были конкретные люди.
И отсюда — сила фотографического свидетельства. Благодаря снимкам массовые убийства приобретают человеческий аспект: иногда на фотографии мы даже можем распознать черты лица убитых или убийц. Персоны с нашего снимка действовали только на земле Треблинки, торгуя имуществом жертв или обыскивая их прах. Но всё равно мы вглядываемся в них с интересом, как будто в их лицах и жестах можем прочесть важное сообщение. Наше внимание привлекает конкретика, которой наш снимок разбивает анонимность Холокоста. Потому что только на его периферии — там, где евреев убивали соседи, — мы обнаружим больше всего информации, позволяющей индивидуализировать трагедию смерти миллионов.
В эссе «Эйхман и его люди» австрийский историк назвал героев своего рассказа импровизаторами, pathfinders (следопытами), изобретателями, которые должны были сначала придумать, как организовать массовое убийство[108]. Собственно, этот эпитет относится ко всем, кто принимал решения относительно евреев и тем сыграл какую-либо роль в реализации Холокоста. Ибо такое масштабное истребление было делом беспрецедентным, у него не было черт, которые можно было бы унаследовать. Английский историк Ян Кершоу (Kershaw) обратил внимание на факт, что функционирование нацистской системы было основано на угадывании желаний Гитлера и предварении его ожиданий со стороны подвластных (Working Towards the Führer, как гласит английский заголовок одной из глав написанной им биографии Гитлера), совершенно точно характеризует также и механизм «окончательного решения еврейского вопроса» в Третьем Рейхе. Любой, кто обладал властью над евреями — в лагерном ли бараке, в колонне ли, выходящей на работу, в гетто или в каких-нибудь других условиях, — должен был импровизировать. Тщательная реконструкция бюрократии государства Нового времени (необходимой, чтобы в кратчайшие сроки умертвить шесть миллионов евреев, разбросанных по всей Европе) проведена в новаторской книге Рауля Хильберга «The Destruction of European Jews»: это хорошая метафора процесса Холокоста как такового, только если понять, что в центре всего этого предприятия лежала импровизация. Хильберг говорит об этом практически прямым текстом в беседе с Клодом Ланцманом[109].
Бюрократии создаются для выполнения конкретных заданий. И исполнение тем же учреждением других задач требует приспособления, т. е. инициативы. Проще говоря: поездов, которые вывозили евреев в лагеря смерти, не было в нормальном транспортном расписании. А значит, кто-то же должен был их заказать, а затем еще и проследить, чтобы они доходили до цели, не сталкиваясь с обычным дорожным движением. И можно было их пустить в большем или меньшем количестве, можно было их быстрее или медленнее направлять на место назначения. Это наблюдение относится буквально к каждому этапу и аспекту процесса массового истребления: опознаванию и обозначению евреев, сосредоточению их в гетто, экспроприации, террору, эксплуатации рабочей силы, селекции, продовольственному рациону, уничтожению голодом…
На каждом этапе Холокоста принимались решения, и это — процесс, насыщенный личной инициативой исполнителей, которые не были просто винтиками большой машины, работающей в силу установленных сверху и известных правил. В сумме это означает, что действующей силой в этом массовом преступлении — в гораздо большей мере, чем мы привыкли считать, — была свободная воля, деятельность и инициатива множества людей, принимавших в нем участие. А поскольку механизм Холокоста приводился в действие энергией и инициативой множества людей, тем самым у него было много (говоря техническим языком) «узких мест», в которых его действие можно было саботировать, задержать, разными способами нейтрализовать. Уже со времени, когда становилось всё яснее, что Германия проигрывает войну, это становилось явной альтернативой, которая (при условии, что укрывающиеся доживут до конца оккупации) принесла бы конкретные результаты.
Иными словами, неправда, что, когда Гитлер приказал истребить всех евреев в пределах управляемых им территорий, уже ничего нельзя было поделать. С точки зрения специфического механизма Холокоста, о котором тут уже говорилось, многие люди могли делать (или скорее не делать) самые разные вещи, имеющие ощутимые последствия, и в результате на несколько сот тысяч евреев больше пережило бы войну.
Следующая важная деталь, запечатленная на нашем снимке, — это коллективный характер эксплуатации евреев: не только собственно грабежа, но — как мы уже убедились из «насыщенного описания» преступлений, совершенных в Келецком крае — также и убийства. Потому что, по сути, убийство и грабеж были между собой тесно связаны. Политика Холокоста (а также попытки местного населения, как в Едвабне и Радзилове, уничтожить всех еврейских соседей), с точки зрения захвата имущества, имеет, помимо прочего, и ту логику, что, пока потомки жертв или какие-нибудь их кровные родственники [т. е. возможные законные наследники. — Прим. перев.] остаются в живых, перехват еврейской собственности остается обратимым. Поэтому полностью воспользоваться евреями и их собственностью можно лишь после смерти их всех.
