Книга Его Величество - Владимир Васильев

— Николай Павлович пишет «бедный Михайло», — улыбнулся Карл Федорович, — но мне кажется, бедный сейчас он. Император находится среди врагов. Там очень мало сейчас тех, на кого он может положиться.

— Я, когда письмо читал, мысленно вспоминал надежных людей. Ты прав, их мало, — быстро проговорил Михаил Павлович. — Будем спешить. Может, если нигде не задержимся боле, то успеем к вечеру.

* * *

Город полнился слухами о восстании военных. Говорили, что восстанет гвардия, с которой у великого князя, в бытность его командованием гвардейской дивизией, не сложились отношения. Не было вестей от великого князя Михаила Павловича. Тревожило отсутствие в Зимнем дворце военного генерал-губернатора Милорадовича.

Тишина пугала Николая Павловича. Казалось, вот-вот и она прорвется — коридоры и залы дворца заполнятся топотом ног, бегущих гвардейцев, кричащих: «Константин!».

Он вызвал командующего гвардейским корпусом Воинова и велел ему собрать утром 14-го января для принесения присяги всех генералов и командиров отдельных частей.

Начальник штаба Нейдгардт разослал «циркуляр по секрету» — повестку: «Начальник штаба Гвардейского корпуса генерал-майор Нейдгардт имеет честь уведомить, что командующий гвардейским корпусом приказать изволил завтрашнего дня, т. е. 14 числа сего декабря, в 7 часов утра всем г.г. генералам, полковым командирам, равно командирам лейб-гвардии Саперного батальона, Гвардейского экипажа и Артиллерийских бригад явиться в Зимний дворец к Его Императорскому Высочеству Государю Великому князю Николаю Павловичу. Одетым быть в полной парадной форме, а г.г. генералам: генералам — в лентах».23

В тот же день Николай Павлович написал записку председателю совета князю Лопухину:

«Имея поручение от государя императора сообщить высочайшую волю Государственному совету, прошу вас покорнейше приказать собраться оному секретным собранием в восемь часов пополудни. С непременным уважением имею честь быть искренно доброжелательным».24

После обеда он сел за письмо к брату, цесаревичу Константину:

«Любезнейший брат!

С сердечным сокрушением в полной мере разделяя с Вашим Высочеством тяжкую скорбь, совокупно нас постигшую, Я искал утешения в той мысли, что в вас, как старшем брате, коего от юности Моей привык Я чтить и любить душевно, найду отца и Государя.

Ваше Высочество письмом Вашим от 26-го ноября лишили Меня сего утешения. Вы запретили Мне следовать движениям Моего сердца и присягу, не по долгу только, но и по внутреннему чувству Мною вам принесенную, принять не благоволили.

Но, Ваше Высочество, не воспретите, ничем не остановите чувства преданности и той внутренней душевной присяги, которую, вам дав, возвратить Я не могу и которой отвергнуть, по любви вашей ко Мне, вы не будете в силах.

Желания Вашего Высочества исполнены. Я вступил на ту степень, которую вы Мне указали и коей, быв законом к тому предназначены, вы занять не восхотели. Воля ваша совершилась!

Но позвольте Мне быть уверенным, что тот, кто, против чаяния и желания Моего, поставил Меня на сем пути многотрудном, будет на нем вождем Моим и наставником. От сей обязанности вы, пред Богом, не можете отказаться; не можете отречься от той власти, которая вам, как старшему брату, вверена самим Провидением, и коей повиноваться, в сердечном Моем подданстве, всегда будет для Меня величайшим в жизни счастием.

Сими чувствами заключая письмо Мое, молю Всевышнего, да в благости Своей хранит дни ваши, для Меня драгоценные.

Вашего Императорского Высочества душевно верноподданный Николай.

1825 год 13 декабря, вечер».25

К назначенному часу члены Государственного совета стали подъезжать к Зимнему дворцу. Они поднимались на второй этаж, проходили к западной, Адмиралтейской стороне, где в конце длинного коридора близ Малой церкви, в помещении с окнами во двор, обычно собирались. В 8 часов вечера весь состав Государственного совета был в сборе. Ждали великих князей Николая и Михаила Павловичей.

На столицу надвигалась ночь. Она подкрадывалась, тихо ступая по улицам города, зажигая фонари, загоняя запоздалых прохожих в дома, закрывая ставни и замки, удаляясь в глубь города затихающим топотом подков лошадей. Не было ни снегопада, ни ветра. Выпавший накануне снег лежал ровно на крышах домов, создавая некую идиллию сказки.

Задернув штору, Николай Павлович долго стоял возле окна. Он отчетливо понимал, какую ответственность берет на себя в отсутствие Михаила Павловича. Младшего брата не будет на совете, значит, не будет дополнительных подтверждений об отказе цесаревича Константина от престола.

«Уже полночь. Ждать больше нельзя. Слухи о заседании Государственного совета, наверняка, облетели всю столицу», — нервно подернул головой великий князь, отстраняясь от окна.

Быстро войдя в зал заседаний, Николай Павлович сел рядом с председателем, князем Лопухиным, обвел взглядом зал. Отметил для себя присутствие Милорадовича, Мордвинова, Голицына. Они сидели в разных концах зала. Выбрав фигуру Голицына, как наиболее надежную для того чтобы на нее опереться взглядом в начале выступления, Николай Павлович поднялся и произнес звонким уверенным голосом:

— Я выполняю волю брата Константина Павловича.

И без промедления принялся читать текст манифеста о вступлении на престол:

— Объявляем всем верным Нашим подданным. В сокрушении сердца, смиряясь перед неисповедимыми судьбами Всевышнего, среди общей горести, Нас, Императорский Наш Дом и любезное Отечество Наше объявшей, в едином Боге Мы ищем твердости и утешения. Кончиною в Бозе почившего Государя Императора Александра Павловича, Любезнейшего Брата Нашего, Мы лишились Отца и Государя, двадесять пять лет России и Нам благотворившего. Когда известие о сем плачевном событии, в 27 день Ноября месяца, до Нас достигло, в самый первый час скорби и рыданий, Мы, укрепляясь духом для исполнения долга священного, и следуя движению сердца, принесли присягу верности Старейшему Брату Нашему, Государю, Наследнику и Великому Князю Константину Павловичу яко законному, по праву первородства, Наследнику Престола Всероссийского.

По совершении сего священного долга, известились Мы от Государственного Совета, что в 15 день Октября 1823 года предъявлен оному, за печатью покойного Государя Императора, конверт с таковою на оном Собственноручною Его Величества надписью: «Хранить в Государственном Совете до Моего востребования, а в случае Моей кончины раскрыть прежде всякого другого действия в Чрезвычайном Собрании»; что сие Высочайшее повеление Государственным Советом исполнено, и в оном конверте найдено: