Книга История Петербурга наизнанку. Заметки на полях городских летописей - Дмитрий Шерих

Н. Кочергин. Штурм Зимнего

Но штурм все-таки был. Не такой уж массовый, но все-таки. Если уж скептики не верят советской пропаганде, могли бы поверить иностранцам. Например, американскому журналисту Джону Риду, который так описывал историческую ночь: «Выйдя на площадь, мы побежали, низко нагибаясь и прижимаясь друг к другу. Так бежали мы, пока внезапно не наткнулись на пьедестал Александровской колонны. Простояв здесь несколько минут, отряд, насчитывавший несколько сот человек, ободрился и вдруг без всякого приказания снова кинулся вперед. В это время при ярком свете, падавшем из всех окон Зимнего дворца, я заметил, что передовые двести – триста человек были все красногвардейцы. Солдат среди них попадалось очень мало. Мы вскарабкались на баррикады, сложенные из дров, и, спрыгнув вниз, разразились восторженными криками: под нашими ногами оказались груды винтовок, брошенных юнкерами… Увлеченные бурной человеческой волной, мы вбежали во дворец».

А вот Джон Рид пересказывает монолог матроса о другом состоявшемся тогда штурме Зимнего – с набережной Невы: «Мы взломали двери и по разным лестницам, один за другим, небольшими кучками пробрались во дворец. Когда мы доходили до верхней лестницы, юнкера задерживали нас и отнимали наши ружья. Все же наша публика подходила постепенно до тех пор, пока нас не стало больше… Тогда мы сразу набросились на юнкеров и отобрали ружья».

Мало Джона Рида? Тогда загляните хотя бы в мемуары британского посла Джорджа Бьюкенена, он оставил свое свидетельство о событиях того дня: «В девять часов вечера был дан сигнал к атаке холостыми выстрелами из орудий с крепости и с крейсера „Аврора“. Последовавшая бомбардировка продолжалась непрерывно до десяти часов, после чего последовал, примерно, часовой перерыв. В одиннадцать часов бомбардировка началась снова… В половине третьего утра партии атакующих проникли во дворец боковыми ходами и разоружили гарнизон. Министры были арестованы и отведены сквозь враждебно настроенные толпы в крепость».

Можно привести, наконец, и свидетельство художника Александра Николаевича Бенуа, в те дни находившегося в Петрограде. Он вспоминал, как к ним на Васильевский остров доносились со стороны Зимнего звуки «целого сражения», потом громыхнули орудия, в том числе и пушка «Авроры» – и «у меня сжалось сердце». Утром Александр Николаевич отправился по льду Невы на другой берег – чтобы узнать, сохранился ли вообще дворец. «Оказалось, что весь фасад дворца испещрен следами пуль, и что несколько окон выбиты и они зияют чернотой, и что стекла многих других, казавшихся издали целыми, были изрешечены правильными круглыми дырками. Я готовился увидать картину полного развала, дымящиеся руины – вместо того, слава Богу, вся громада дворца, а также то, что в перспективе виделось от фасада на Миллионную Эрмитажа, – все представляло собой прежний мощный, крепкий, незыблемый вид».

Есть, наконец, и еще одно свидетельство, не менее веское. Через считанные дни после взятия Зимнего, 27 октября, петроградская Городская дума заслушала выступление «юнкера, бывшего до последней минуты в Зимнем дворце». Рассказ его буквально до мелочей совпадает с текстом Джона Рида. Вначале во дворец проникали отдельные революционно настроенные матросы, причем юнкера их арестовывали. После того, как правительство решило матросов отпустить, юнкера отправились с ними в нижний этаж дворца. Там они наткнулись на большую группу вооруженных матросов и солдат: «Наши юнкера стояли с ружьями, не давая им входить, а они нападали… Эти самые на нас все время наседали, а мы получили приказ – не стрелять. Отступая все время, мы, таким образом, попали в зал заседаний Временного правительства… Я должен засвидетельствовать, что Временное правительство в полном составе сохранило полную невозмутимость пред этой картиной… Я должен засвидетельствовать, что лично я никакого насилия со стороны матросов не испытал. Они предложили нам сдать оружие и уйти, присоединиться к нашим товарищам. Я лично ушел».

В общем, никаких финских егерей не видно и в помине. Ни единого следа следов. Думается, если бы они были – очевидцы бы их заметили.

«Ради чести и престижа»

Как насчет побега Керенского из Зимнего?

Откровенно говоря, историю про женское платье Александра Федоровича Керенского я поначалу хотел оставить за скобками. Все ж таки откровенная байка, не имеющая никакого отношения к истине. И ни в одной исторической книге последних лет не найдешь упоминания о том, что Керенский якобы бежал из Зимнего дворца в женском платье. Но стоило заглянуть в издания более популярные – печатную прессу, например, – как платье это тут же обнаружилось. Вот, например, недавняя статья в минском журнале «Планета», посвященная событиям на Коморских островах: «Мятежный полковник Мохаммед Бакар неудачно копировал Керенского – бежал на каноэ, переодевшись в женское платье…»

Похоже, некоторые граждане до сих пор воспринимают этот сюжет как исторический факт.

Что ж, разберемся, в чем тут дело.

Бежал ли Керенский? Бежал. Причем дважды. Но маскарадом ему пришлось воспользоваться только в одном случае.

Вначале Александр Федорович спешно покинул Зимний дворец – 25 октября, за считанные часы до штурма Зимнего. Формально это не было побегом, Керенский лишь отправился навстречу войскам, причем вполне открыто. Полвека спустя он горячо говорил советскому журналисту Генриху Авиэзеровичу Боровику: «Господин Боровик, ну скажите у себя в Москве! Там же есть серьезные люди! Ну пусть перестанут писать, будто я бежал из Зимнего дворца в женском платье! Не было этого! И не бежал я, а, согласно нашему общему решению, уехал навстречу нашим войскам, которые все не прибывали и не прибывали из Гатчины на подмогу Временному правительству! Уехал на своем автомобиле и в своем обычном полувоенном костюме… Меня многие видели, я не особенно и скрывался-то. Солдаты, даже красные, если узнавали меня, отдавали мне честь!.. При чем тут женское платье?!»

Что ж, так оно и было. Слова Александра Федоровича подтверждаются документами и мемуарами очевидцев, запечатлевших среди прочего наряд премьера непосредственно перед его отъездом из Зимнего: «Керенский был в широком сером драповом пальто английского покроя и в серой шапке, которую он всегда носил, – что-то среднее между фуражкой и спортивной шапочкой».

Ничего маскарадного, как видите.

Но был и второй побег. Уже самый что ни на есть реальный. Случился он 1 ноября 1917 года, когда уже бывшему премьеру пришлось срочно покидать Гатчинский дворец, где Александр Федорович обосновался после отъезда из Петрограда. Обстоятельства этого маскарада так до конца и не прояснены; есть версия, что воспользоваться чужим костюмом для побега из окруженного дворца Керенскому предложил его адъютант мичман Кованько, человек весьма артистичный по натуре. Версия любопытная, особенно если учесть, что Кованько этот приходится дедом народному артисту России Александру Юрьевичу Домогарову. Но вот что вспоминал о побеге сам Александр Керенский: «Я преобразился в весьма нелепого матроса, рукава бушлата которого были коротковаты, мои рыжевато-коричневые штиблеты и краги явно выбивались из стиля. Бескозырка была мне так мала, что едва держалась на макушке. Маскировку завершали огромные шоферские очки».