Книга Массажист - Дарья Плещеева

– Тьфу! – воскликнула Маша. – Это просто какое-то уродство! Как ты в таком виде выйдешь на сцену?

– А по-моему, нормально, – возразила Соледад. – По крайней мере, это мне к лицу. Темные цвета – не мои.

– Это вопиющая пошлость. Тебе необходимы длинные волосы, это твой образ…

– Значит, будет другой образ!

Соледад ждала возмущения. По ее расчетам, первый взрыв уже миновал – выйдя из парикмахерской тридцатого декабря, она сфотографировалась встроенной камерой мобильника и отправила снимок Маше вместо новогоднего подарка. После чего отключила аппарат.

– Тебя закидают тухлыми яйцами.

– Сероводород тоже иногда полезен.

Маша была старше на десять лет и полагала, что обязана воспитывать Соледад. Но всякое воспитание имеет пределы, к тому же Игорь, привыкший к их несерьезной грызне, уже разделся, разулся, пошел на кухню варить кофе. Он знал, что кофе может укротить любой материнский шторм и тайфун.

– Это просто какой-то ужас! У тебя сегодня выступление, а ты – на что ты похожа? Не выспалась, питалась черт знает чем, лицо никакое! Работаем, работаем!

С этим боевым кличем Маша кинулась к роялю. Да, в ее доме было не пианино, а именно рояль, это она могла себе позволить – да и репутация обязывала. Маша, один из лучших концертмейстеров города, умела себя преподнести – она и музыкальную передачу на радио вела, и аккомпанировала всем оперным певцам на концертах, и много чего еще предпринимала. В частности, вкладывала средства в недвижимость – у нее были три квартиры, в которые она сперва вбила бешеные деньги, а потом стала их сдавать за деньги еще более бешеные.

Но музыку она любила, и Соледад она тоже любила – как несбывшуюся мечту. Маленькая кругленькая Маша в детстве грезила, как выйдет на сцену, высокая и статная, в длинном парчовом платье, с тяжелым узлом переплетенных черных кос на затылке, и будет петь взахлеб. Не сбылось, и не видела она никакой драмы в том, что не сбылось, однако сидела в душе заноза – и Маша выбирала для Соледад концертные платья, туфли, маникюрш и парикмахеров куда придирчивее, чем сама Соледад.

Маша откинула крышку и уже нависла задом над стулом-вертушкой, но сладостно затренькал телефон. Он лежал в прихожей – с той минуты, как Соледад позвонила и попросила прислать Игоря в аэропорт.

Пока Маша бежала к аппарату, Соледад подсела к роялю. Она и сама понимала, что испортила образ напрочь. Ее репертуар требовал особого типа женственности, того, что вне времени, требовал сплава сексуальности и отрешенности, так что со стрижкой она погорячилась. Но оставить те длинные волосы она не могла – это были волосы из другой жизни, они слишком многое впитали, они помнили прикосновения тех мужских рук, о которых следовало забыть навеки.

Забвение все никак не приходило, даже наоборот – крепла мысль проучить того мужчину, проучить жестко и со вкусом. И, когда эта мысль, продолжая собой мысль о волосах, вновь развернула перед Соледад дивные картины победительного будущего, певица опустила руки на клавиши и взяла первые аккорды вступления.

Это была не ее музыка, Соледад прекрасно знала, откуда утянула мелодию, приладив к ней несложный аккомпанемент и переработав под текст. Ей самой не очень нравилось то, что получилось, но петь хотелось, и она запела:

Вновь оснеженные колонны,Елагин мост и два огня,И голос женщины влюбленный.И хруст песка и храп коня.Да, есть печальная усладаВ том, что любовь пройдет, как снег.О, разве, разве клясться надоВ старинной верности навек?

Трудно сказать, о чем думал Александр Блок, когда записывал эти строчки. Уж, во всяком случае, не о женском голосе, который переделает их под себя. О Блоке Соледад меньше всего беспокоилась – он отдал миру слова, отпустил их на свободу и умер. Она же протянула руку и поймала пролетавшие стихи, не самые лучшие, но самые подходящие, чтобы превратить их в заклинание. Правда, пока она боялась слишком уж портить текст, лишь чуть-чуть – чтобы стал не мужским, а женским.

В комнату вошел Игорь. Он знал, что из-за блоковского романса мать и Соледад сильно спорят: Соледад хочет найти хорошего композитора, а мать кричит, что незачем брать в репертуар вещь, которая всю оставшуюся жизнь будет капать серной кислотой на душу.

Соледад пела негромко, проникновенно, вкладывая в слова именно того оттенка отчаяние, которое пользовалось у любительниц романсов особенным успехом:

Ты чтишь обряд: легко заправитьМедвежью полость на лету,И, тонкий стан обняв, лукавить,И мчаться в снег и темноту,И помнить узкие ботинки,Влюбляясь в хладные меха…Ведь грудь твоя на поединкеНе встретит шпаги жениха…Да, есть печальная усладаВ том, что любовь пройдет, как снег.О, разве, разве клясться надоВ старинной верности навек?

Завершить этими словами романс Соледад не могла – заклинание не допускает неопределенности. Но более подходящих в этом стихотворении не нашлось. А сама она стихов не писала – да и постеснялась бы пристегнуть свое творчество к Блоку.

– Совсем забыл – я наконец нашел то, о чем ты просила, – сказал Игорь. – Текста нет, придется с голоса записывать. Пойдем ко мне, послушаем.

– И кто исполняет? – быстро поднявшись, спросила Соледад.

– Карина и Рузанна Лисициан. Очень старая запись. Мне не понравилось, какое-то дамское рукоделие. Но все равно – с тебя причитается.

– А то!

Соледад довольно улыбалась – Игорева находка была самым что ни на есть победным гимном.

Совсем давно, еще чуть ли не школьницей, она слышала романс Булахова «Нет, не люблю я вас», изначально написанный для мужского голоса, в женском исполнении и даже запомнила несколько строк. Кто ж знал, что дура-преподавательница поставит ей голос с ограниченным диапазоном для классического репертуара, что Соледад будет обречена на старинные романсы? Чуть ли не пятнадцать лет спустя она стала искать этот вариант текста для женского голоса по нотным библиотекам – и безрезультатно. И вот Игорю повезло – даже если запись некачественная, разобрать слова они вдвоем уж как-нибудь сумеют.

– Опять ты дурью маешься, – сказала, входя, Маша. – Все к черту, работаем, работаем. Сын, иди на фиг.

– Потом, – сказала Игорю Соледад. – Нам нужно весь репертуар прогнать. Я к тебе в перерыве приду.

Игорь бы не помешал репетировать, но они хотели в процессе еще и поговорить. Он это прекрасно понимал.

Маша села к роялю и протянула руки, чуть растопырив пальцы. Ей было легко войти в рабочее состояние – она из него, кажется, и не выходила.

Руки у нее были удивительной красоты, белые, с безупречной кожей, с длинными пальцами, вот только ногти приходилось стричь, но даже короткие она холила и лелеяла. Собственно, у нее была идеальная внешность для аккомпаниатора – никто не любовался ее лицом и фигурой, внимание собирали на себя руки и музыка. Большое круглое лицо, как будто для шаблона использовали тарелку, с широкой переносицей, с маленькими, как нарочно, носиком и ртом, неженственное тело с плоской грудью и плоским задом, с полным отсутствием талии доставили ей немало огорчений в юности, но характер у нее был бойкий и замуж она все-таки вышла, пусть и ненадолго. Сейчас у нее был любовник, молодой певец, некрасивый чрезвычайно (Соледад не могла спокойно видеть его крючковатый нос и вывернутые губы), но одаренный и хорошо понимающий, с какой стороны бутерброд намазан маслом.