Книга Мое чужое сердце - Кэтрин Райан Хайд

Но в то же время она была наделена силой, которая отличала ее.

Было такое ощущение, будто в ту минуту, когда она покинула дом и стала жить самостоятельно, она сделалась самой сильной из трех. Она словно бы копила силу. Словно она всегда была наделена силой, просто ждала, когда пустить ее в ход.

Всегда забываю, что ты не знал ее, пока ей не перевалило за двадцать.

Жаль, что не посвятила тебя в то, что ты пропустил.

Любящая тебя

Майра

P.S. Береги себя, Ричард. Я беспокоюсь за тебя.

Дорогая Майра,

а что, если Вида курит?

Почти всю вчерашнюю ночь я не спал. Задремал было на полчасика, а потом проснулся и принялся думать: нет никакого способа увериться в том, что Вида хорошо заботится о сердце. Что, если она курит или не ест ничего, кроме сильно прожаренной пищи?

Я не затем отдал сердце, чтобы с ним плохо обращались.

Но потом пролежал весь остаток ночи без сна, потому как понимал: даже если она плохо заботиться о сердце, я с этим ничего поделать не могу.

Считаете ли вы это нормальной озабоченностью? Или я и на самом деле перегибаю палку?

Клянусь, я больше сам не могу понять.

От этого страшно.

С любовью,

Ричард

P.S. Я тоже за себя беспокоюсь.

Пространство «может быть»

Вида позвонила мне из дому. Я заметил, как изменился телефонный номер вызывающего абонента на определителе. Было поздно. После часу ночи.

– Я уже дома, – сообщила она.

– Я так и понял, – отозвался я.

– Вы так и не навестили меня в больнице еще раз. Вы говорили маме, что приедете.

– Вообще-то, обещания я не давал. Сказал, что попытаюсь.

– И?

Мне хотелось спать, и прозвучавший вопрос показался трудным.

– И… что?

– Так вы попробовали?

Долгая пауза, во время которой я соображал, то ли мне возмутиться, то ли обидеться, то ли извиниться. То ли по чуть-чуть от всего.

– Есть вопрос, который я собирался задать вам, Вида.

– Ладно. Спрашивайте.

– Вы курите?

– Нет. Я не курю.

– Курили когда-нибудь?

– Ни разу. Ни единой сигаретки. По правде, не могла себе этого позволить, понимаете? И без того с организмом проблем хватало. Кроме того, никогда не могла освободиться от мамулиной опеки достаточно надолго, чтоб сделать что-то украдкой.

Довод был веский. Я о таком раньше и не подумал. Лежал в постели с телефоном в одной руке, а другую закинул за голову. Уставился в потолок и чувствовал странное облегчение. Почти удовлетворение.

Однако потом меня осенило: я ведь ей только на слово поверил. А в такого рода делах человек и соврет – недорого возьмет. В особенности та, кто курит, когда это запрещено.

– Тогда позвольте задать вам еще вопрос. Вы когда-нибудь лжете?

– Нет. Никогда. Я всегда говорю правду.

– Никто не говорит правду всегда.

– Я уже четко усвоила, что это необычно, – сказала она. – Но я всегда говорю правду. Не знаю почему, но в этом я отличаюсь от почти всех. Но я всегда говорю правду.

Пауза. Молчание. Во время которого я раздумываю, насколько же глупо спрашивать человека, не обманывает ли он. И полагаться на то, что ответ будет честным.

– Ладно, – слышу ее голос словно бы ниоткуда и вздрагиваю. – Может, и не всю правду каждый раз. Мне на ум приходит одно, только это сущая мелочь. В тот день, когда вы приехали в больницу. А я показывала вам утешительный камень. Я сказала, что протерла то гладкое место пальцем. Но это было правдой лишь частично. Эстер протерла на камне большую часть гладкой бороздки, когда плыла на пароходе в Америку. Но я все время терла, с того самого дня, как в последний раз попала в больницу. Так что и на мою долю приходится часть этой гладкости. Он должен был стать немного глаже благодаря мне. Только, может, если бы я и впрямь всегда говорила правду, я бы упомянула и про заслугу Эстер. В гладкости этой бороздки.

Я все еще понятия не имел, кто такая Эстер.

– Вы правы, – согласился я. – Это сущая мелочь.

– В голове не укладывается, как вы могли подумать, что я курю. У меня же сердце больное. То есть у меня было больное сердце. Впрочем, думаю, то было старое сердце, ведь так? Теперь у меня с сердцем все совсем по-другому. Оно кого-то совершенно другого. Все равно – курить я не стану.

– У меня у племянника астма. И он курит, как паровоз.

– Во дает! – воскликнула Вида. – Это ж поразительная глупость. Впрочем, странная у нас какая-то беседа. Почему мы опять об этом заговорили?

– Хорошо, забыли. Поговорим о чем-нибудь другом. Позвольте задать вам еще вопрос. Что вы ели на завтрак сегодня утром?

Долгая пауза в трубке.

– Это еще страннее, чем то, о чем мы раньше говорили.

– Всего лишь простой вопрос, – сказал я. Хотя он и не был прост.

– Не было у меня никакого завтрака.

– Хорошо. Что вы на обед ели?

– Куриный бульон. С одной лепешкой из мацы. Это мне Эстер приготовила.

Полагаю, давно можно было прекратить всякие расспросы и выяснить, кто такая Эстер, раз уж о ней то и дело заходит речь, только мне как-то ни к чему было узнавать.

– А что на ужин?

– Морковка и яичко вкрутую. Есть мне не хотелось. Но мама не отпустила бы меня, если б я не съела всего, что было на ужин.

Я думал о том, что теперь намного понятнее, отчего она такая ненормально худая.

– Ой, боже мой! – воскликнула она. – Я поняла. Вы стараетесь выведать, хорошо ли забочусь о сердце.

Мой мозг заметался во все стороны, как дикое животное, неожиданное пойманное в клетку. Я уже был готов сказать, что и в мыслях не имел ничего такого. С ее стороны весьма нелепо так думать. На самом деле я хотел… Мне казалось, в любую секунду меня осенит, как идеально закончить это предложение. Рот выдал меня с головой. Он произнес:

– Что ж… вы ставите мне это в вину?

– О, нет. – сказала Вида. – Конечно же, нет. Я не виню вас ни в чем. Я люблю вас.

Я с силой сжал веки.

– Вида, никогда не говорите мне эти слова. Этого вы не должны говорить мне никогда-никогда.

Не оставив молчанию ни мгновения на раздумье, она выпалила:

– Ладно, отлично. Значит, я больше так никогда не скажу. – После чего последовала ожидаемая пауза. И затем: – Только это все равно будет правдой.