Книга Николай Николаевич - Алексей Шишов

Сразу возникал непростой вопрос: бросит ли свою военную элиту самодержец в самое пекло войны? Послать под картечные залпы и в мясорубку рукопашных боёв, чтобы ополовинить полки, и лишиться многих офицеров из лучших дворянских и аристократических фамилий?

Милютин ответил на сам себе заданный вопрос:

«Император пошлёт в бой гвардию только тогда, когда война для нас начнёт опасно затягиваться. Тогда и будет на Дунай вызвана из столицы гвардия. Не ранее...»

Вновь зашелестели дневниковые страницы, исписанные убористым почерком:

«30 июля. Пятница...

Дела у сербов положительно идут плохо: они уже вынуждены покинуть оборонительную линию по Тимоку; турки жгут, режут и опустошают в пределах Сербского княжества. Общественное мнение в России всё громче и громче высказывает неудовольствие на бездействие нашей дипломатии...»

«8 августа. Воскресенье...

Дела сербов идут плохо...

На помощь к ним из России стремятся в большом числе и офицеры, и врачи, и сёстры милосердия; даже много волонтёров из простонародья. Трудно было ожидать такого воодушевления, такого порыва...»

«25 сентября. Суббота…

Дело становится ясным: Австрия не прочь действовать вместе с Россией, если ей обещают добычу — присоединение Боснии, но не хочет впутываться в дело бескорыстно, из-за того только, чтобы славянам доставить автономию, которая притом вовсе ей не по вкусу.

С другой стороны, также сделалось ясным, что лондонский кабинет, выступив вдруг с предложениями, весьма похвальными, вполне одобренными Россией, Германией, Францией и Италией, имел при этом в виду только успокоить раздражение и негодование в английском обществе, нисколько не намереваясь действительно привести в исполнение свои предложения и рассчитывая заранее на отказ со стороны Австрии, чтобы, прикрыть свой двуличный образ действий.

Нет сомнения в том, что послу британскому в Константинополе указывалось из-под руки ободрять турок к упорству, обнадёживая их поддержкой Великобритании...»

Милютин вспомнил, как на совещании, в присутствии великих князей Константина, Николая и Михаила Николаевичей, нескольких министерских сановников, император неожиданно спросил его:

— Дмитрий Алексеевич, вы как глава военного ведомства готовы утвердительно сказать, что в такой обстановке можно устранить на Балканах большую войну с нашим участием? Вот, к примеру, великий князь Николай Николаевич считает, что нам придётся воевать.

— Ваше величество, на мой взгляд, великий князь Николай Николаевич прав.

— Почему вы оба так считаете?

— Мне думается, что от дипломатических переговоров нам много ожидать сегодня нельзя. И тогда мы окажемся на Балканах в изолированном положении.

— Но ведь Лондон и Вена уже сделали подвижку в дипломатических раундах?

— Британия и Австрия, ваше величество, постараются Россию втянуть в войну. Свалят на нас всю ответственность, а сами решат собственные корыстные цели.

— Вы, Дмитрий Алексеевич, имеете в виду Боснию и Кипрский остров?

— Именно их. Австрийцы прихватят себе ещё и Герцеговину. Они им достанутся от турок без пролития крови и расходования снарядов.

— Что тогда может рекомендовать Военное ведомство?

— Готовиться к войне на Балканах, Кавказе и Черном море. Но тут придётся потрудиться и нашим дипломатам.

— Какую помощь вы хотели бы от них увидеть?

— Сделать, ваше величество, всё возможное, чтобы война началась при условиях, наиболее для нас благоприятных.

— Интересно, Дмитрий Николаевич. Здесь вы с великим князем Николаем Николаевичем просто едины во взглядах. Как будто сговорились.

— Сговариваться нам, ваше величество, с великим князем не пришлось. Просто мы с его высочеством в ответе сегодня за русскую военную силу...

Было уже поздно. Милютин, перед тем как покинуть кабинет, просмотрел ещё одну дневниковую запись. Она касалась возможных крайностей в ходе константинопольской конференции:

«18 октября. Понедельник...

Получено печальное известие из Белграда о поражении сербов; Тимано-Моравская армия сбита со своих позиций; сербы бежали; половина русских добровольцев погибла; Алексинац должен скоро сдаться. Генерал Черняев умоляет о немедленном заключении перемирия; князь Милан тоже просит спасти Сербию.

Между тем в Константинополе продолжаются одни проволочки и пустые разговоры; турки торгуются о сроке перемирия...

Такое положение дел не может быть долее терпимо. Надобно принять решительный тон. Игнатьеву телеграфировано, чтобы он назначил Порте двухдневный срок для принятия нашего предложения о перемирии на 6 недель и до 2 месяцев, и если Порта не даст в эти два дня удовлетворительного ответа, то прервать дипломатические сношения и выехать из Константинополя...»

Закрыв дневник, Милютин встал из-за стола и вслух сказал самому себе:

— Быть войне по весне. Зимой не начнётся...

* * *

Великий князь Николай Николаевич дневниковых записей не вёл, хотя был информирован о событиях не менее чем военный министр. Штаб войска гвардии каждодневно получал сведения о том, как в Сербии велись боевые действия. Победы турок не столько огорчали, сколько подтверждали то, что очередная Русско-турецкая война уже не за горами.

Генерал-инженер знал, о чём говорят в полках лейб-гвардии, будь то инфантерия, кавалерия и артиллерия. Или его любимые лейб-сапёры. Или его адъютанты, только и мечтавшие, как попасть на войну и заработать орден с мечами. А если уж очень повезёт, то получить от государя белоэмалевый крест Святого Георгия. Да ещё — в послужном списке запись о боевом ранении.

Слыша такие разговоры, Николай Николаевич в душе только радовался. Ведь и он, получив когда-то эполеты гвардейского подпоручика, мечтал о том же. Но война для него нашлась пока только Крымская. За Инкерман он и получил своего Георгия 4-й степени. Тогда вся семья Романовых была рада за него.

Но в той войне он больше строил форты, редуты, батареи, ретраншементы... Сперва на севастопольской Северной стороне, потом под Выборгом, над урезом балтийских вод. Там и закончилась для него та отцовская война, в конце которой на престол взошёл старший брат цесаревич Александр.

...Северная столица России жила вестями из Сербии и Черногории, Болгарии и древнего Царьграда. Европейцы привычно называли султанский Стамбул византийским Константинополем, словно говоря о том, что этот город на берегу Босфора принадлежит не османам, а христианскому миру. В России Константинополь частенько величали Царьградом.

Когда о том в среде гвардейского офицерства заходила речь, великий князь любил сказать: