Книга История Французской революции - Франсуа Минье

Председателем Национального собрания в это время был Байи. Этот доблестный гражданин получил от нарождающейся свободы всякие почести, хотя вовсе их не добивался. Он был первым председателем Национального собрания, как он был первым парижским депутатом и позднее первым парижским мэром. Он был обожаем своими, уважаем противниками, и, несмотря на всю свою кротость и просвещенность, он обладал в самой высокой степени смелостью в исполнении своего гражданского долга. Извещенный в ночь на 20 июня хранителем печати о прекращении собраний, он остался верен постановлению Собрания и не побоялся ослушаться двора. На другой день в назначенный час он явился к залу заседаний и, найдя его занятым войсками, протестовал против такой деспотической меры. Тем временем подошли депутаты, шум увеличился; все оказались исполненными решимости не обращать внимания на опасность, с которой сопряжено заседание в подобных условиях. Наиболее раздраженные порывались ехать в Марли и там устроить заседание под окнами короля; кто-то предложил для заседания зал для игры в мяч (Jeu de pommes)[16]; это предложение было принято, и все депутаты отправились туда скопом. Байи шел впереди всех; народ восторженно сопровождал депутатов; солдаты вызвались служить им охраной; собравшись в совершенно пустом, служащем для игры в мяч зале, депутаты общин, не имея даже на чем сесть, вдохновленные святостью своего призвания, подняли руки и все, за исключением одного, поклялись не расходиться, пока не дадут Франции конституции.

Вслед за этой торжественной клятвой, принесенной 20 июня перед лицом всего народа[17], 22-го последовала важная победа. Национальное собрание, все еще не имея помещения для своих заседаний и не имея даже больше возможности собираться в зале для игры в мяч, который заняли принцы исключительно с целью не допустить туда депутатов, отправилось в церковь Св. Людовика. На этом заседании посреди патриотических кликов к Собранию присоединилось большинство священства. Таким образом, меры, предпринятые для того, чтобы устрашить Собрание, только подняли его мужество и ускорили то самое соединение, против которого они были направлены. Две крупные неудачи, таким образом, предшествовали торжественному заседанию 23 июня.

День этого заседания, наконец, наступил. Многочисленная стража окружила зал, где происходило собрание Генеральных штатов; двери были открыты исключительно для депутатов; публику в зал заседания не пустили. Король показался во всем блеске своего могущества. Принят он был, против обыкновения, полным молчанием. Речь, им произнесенная, переполнила чашу терпения тем своим властным тоном, которым он продиктовал приведение в исполнение различных мероприятии, не одобренных общественным мнением и отвергнутых Национальным собранием. Король жаловался на несогласия, истинным виновником которых был двор; осуждал поведение Собрания, в котором он признавал только собрание исключительное, сословное; он отменил все сделанные им постановления, предписал сохранение сословий, указал, какие и в каких границах должны быть произведены реформы, принуждал Генеральные штаты принять эти реформы, угрожал распустить Штаты и одному выполнить все, что, по его мнению, нужно для блага государства, если он встретит с их стороны еще какое-нибудь сопротивление. После такой автократической сцены, не отвечающей ни обстоятельствам, ни характеру самого Людовика, король удалился, повелев депутатам разойтись. Дворянство и духовенство исполнили это приказание. Депутаты третьего сословия, неподвижные, молчаливые, негодующие, не покинули своих мест. Несколько минут длилось тягостное молчание. Вдруг Мирабо прервал его словами: „Господа, то, что мы сейчас слышали, могло бы послужить к спасению отечества, если бы дары деспотизма не были всегда опасны. Что это за оскорбительная диктатура? Кругом оружие, национальный храм осквернен, и все это, чтобы повелеть нам быть счастливыми? Кто отдает вам грозные приказания? Ваш уполномоченный, тот, кто должен получать их от вас, от нас, господа, ибо мы облечены священным и неприкосновенным званием, ибо от нас двадцать пять миллионов людей ждут верного счастья, верного потому, что оно будет дано и принято всеми. Но свобода наших работ нарушена; Собрание окружено войсками. Где же враги народа? Разве перед воротами города находится Каталина? Я требую, чтобы вы, прикрывшись своим значением и своей законодательной властью, соблюли святость данной вами присяги; она не позволяет нам разойтись раньше, чем мы выработаем конституцию“. В это время великий церемониймейстер, видя, что Собрание не расходится, пришел напомнить ему о приказе короля. „Подите скажите вашему господину, — воскликнул Мирабо, — что мы здесь находимся по воле народа и выйдем отсюда, только уступая силе штыков“. — „Мы, — спокойно прибавил Сьейес, — остаемся сегодня тем же, чем были вчера; приступим к делу!“ И Собрание, исполненное решимости и величественное, приступило к работе. По предложению Камюса оно подтвердило все ранее сделанные постановления, а по предложению Мирабо установило неприкосновенность своих членов.

Этот день погубил авторитет королевской власти. Законодательная инициатива и моральная власть перешли от монарха к Национальному собранию. Те, кто своими советами вызвали это сопротивление, не чувствовали в себе дерзости наказать за него. Утром была решена отставка Неккера, а вечером и Людовик XVI, и королева умоляли его остаться на своем месте. Неккер не одобрял королевского заседания, и, отказавшись принять в нем участие, он снова завоевал доверие Собрания, которое он потерял было своими колебаниями. Время королевской немилости для него было всегда временем популярности; отказом повиноваться королю он становился союзником Собрания, и оно сейчас же давало ему свою поддержку. Каждая эпоха нуждается в человеке, который служил бы ей вождем и имя которого было бы знаменем партии; таким человеком для Национального собрания, пока шла борьба его со двором, служил Неккер.

На ближайшее заседание явилась та часть духовенства, которая примкнула к Собранию в церкви Святого Людовика; спустя несколько дней к ним присоединилось еще сорок семь депутатов дворянства и между ними герцог Орлеанский; ввиду этого, далее, уже сам двор счел необходимым пригласить оставшееся большинство дворянства и меньшинство духовенства прекратить ставшее совершенно бесполезным разъединение. С 27 июня заседания стали общими; сословия юридически прекратили свое существование; вскоре они исчезли и на самом деле. Сначала в зале общих заседаний они сохраняли за собой отдельные места, но затем мало-помалу сословия перемешались; пустые сословные преимущества должны были сгладиться перед властью народа.

Двор, после бесплодных попыток помешать организации Собрания, поневоле должен был присоединиться к нему и взять на себя руководство занятиями. Искренностью и доверием он мог бы еще загладить свои ошибки и заставить забыть свои неприязненные действия. Бывают минуты, когда следует взять на себя инициативу самопожертвования; бывают другие, когда не остается ничего другого, как только принять их. При открытии собрания Генеральных штатов король мог бы сам дать конституцию; теперь ему приходилось принять ее от Собрания; если бы он покорился этому обстоятельству, он несомненно улучшил бы свое положение. Но, придя в себя после первых моментов поражения, советчики Людовика XVI решили прибегнуть к помощи штыков там, где потерпел поражение авторитет; они уверили короля, что безопасность трона, поддержание законов королевства и даже самое благоденствие его народа требуют, чтобы он привел Собрание к покорности; что оно, помещаясь в Версале и близ Парижа, двух городов, ясно высказывавшихся в пользу Собрания, должно быть либо перенесено в другое место, либо распущено; что принять подобное решение надо немедленно для того, чтобы временно остановить течение революции, и что для этой цели необходимо как можно скорее созвать войско, которое устрашило бы Собрание и сдержало бы Версаль и Париж.