Книга Лежу на полу, вся в крови - Йенни Йегерфельд

Письмо от мамы. Отправлено вчера. Вчера утром. Мне и папе.

Тема: «Не смогу встретиться с Майей на выходных!»

Майя.

Юнас.

Приношу свои извинения, что ставлю вас в известность в последний момент, но я не смогу принять Майю в эти выходные. К сожалению, в данный момент у меня нет взоможности позвонить, но я надеюсь, что ты, Юнас, прочитаешь это сообщение вовремя и успеешь отменить поездку. Майя, обещаю наверстать упущенное время и позвоню тебе, как только смогу. Юнас, надеюсь, билеты можно сдать, если нет, то я, конечно же, возмещу ущерб.

Всего хорошего,

Яна.

Сначала я просто тупо стояла, уставившись на экран, толком не понимая, какие чувства меня переполняют. Облегчение или… что-то другое? Значит, она все-таки жива. А я чего ожидала? Не знаю.

Потом во мне стала нарастать злость. Сначала потихоньку, потом все быстрее и быстрее, как покалывание в затекшей ноге. Горячая, едкая, как щелочь, она разливалась по моим венам.

Я проводила с ней два дня раз в две недели. Это что, слишком много? Неужели для нее это настолько мучительно?! Настолько, блин, неважно?!

Мне всерьез захотелось что-нибудь сломать.

Внутренний голос пытался увещевать: но ведь это хорошие новости, значит, с ней ничего не случилось? Правда? Почему же я в такой ярости?

Но было в ее деловом тоне нечто такое, что невыносимо меня задевало, распаляло мою злость. Как будто ей было плевать на то, что она писала, на то, что со мной творилось от этих слов. Впрочем, безучастный тон меня не удивлял. Раздражал и огорчал — сколько угодно, но, по крайней мере это было в ее духе. Пожалуй, только тон и был нормальным в этом письме, хотя, конечно, ничего нормального тут нет.

«Что может быть важнее меня, мама?» — внезапно выкристаллизовалась мысль, представ перед сознанием во всей своей наготе. Я не хотела ее думать, соприкасаться с ней, такой она казалась мне постыдной. Я пыталась прогнать ее прочь, выдавить из себя, удалить как злокачественную опухоль. Отключить эмоции. Но ничего не вышло.

Затем последовала чуть менее болезненная мысль: «Почему же папа ничего не сказал?» Он же свою почту проверяет по пятьдесят раз на дню. Это же, черт возьми, часть его работы? Я быстро вошла в его почтовый ящик, но письма от мамы не нашла, лишь очередное послание от этой идиотки Дениз, которая сообщала код от домофона на случай, если «она окажется везунчиком, и он осчастливит ее своим визитом». Везунчик. Кранты. У меня не было сил это читать.

Он что, стер мамино письмо? Корзина была пуста, хотя он мог, конечно, ее почистить. Я открыла папку «Отправленные», но ответа на мамино письмо не нашлось. Странно. Я еще раз проверила, стоит ли он в копии: да, все правильно, его адрес шел сразу за моим.

Ничего не понимаю! Вопросы так и сыпались со всех сторон, со свистом проносясь в моей голове, как снаряды. Почему она так поступила? Где она сейчас Почему она не позвонила? Почему папа ничего не сказал? Что происходит? Когда она вернется? Почему-она-так-поступила-почему-она-так-поступила-почему-она-так-поступила???

Поток моих мыслей внезапно прервали телесные нужды, и я рванула в туалет. Я еле-еле успела стянуть штаны и трусы, прежде чем из мочевого пузыря вырвалась струя. Необходимости сдерживаться больше не было. Я закрыла глаза руками, зажмурилась. Как больно. Болело все. Палец, сердце, голова. Я осторожно вымыла руки, стараясь не намочить повязку, и взглянула на себя в зеркало, обклеенное сиреневыми с блестками наклейками динозавров, которые я так любила много лет тому назад. Я обратилась к своему отражению, придав своему голосу максимум убедительности:

— Майя, не делай из мухи слона. Все хорошо, как ты не понимаешь? Она нашлась.

Может, все дело в том, что я смотрелась в ее зеркало, но впервые в жизни мне показалось, что я на нее похожа — папа вечно об этом твердил. Было что-то неуловимое в моих глазах. Взгляд стал резким, почти жестким. Что это — злость? Разочарование? Не странно ли, что наше сходство проявляется в такие моменты? И не печально ли, что только в такие?

Я вернулась в комнату и села за компьютер, чувствуя, как к горлу подкатывает тошнота. Меня смущала опечатка. «Взоможности». Мама никогда не допускала опечаток. Для этого она была слишком педантичной. Непостижимость происходящего только разжигала мою злость. Ничего не понимаю! Я раздраженно вскочила с места. Спустилась на первый этаж и пошла на кухню.

Полиция. Давно надо было им позвонить. Почему я до сих пор бездействую? Я схватила телефон, заряжающийся на подоконнике.

Ну не странно ли. Теперь, когда я точно знала, что она жива, я решила позвонить. С чего бы это?

Неужели я правда думала, что она… мертва? Я этого боялась?

Я набрала номер службы спасения. Это ведь чрезвычайное происшествие, правда? Я прижала трубку к уху. Открыла морозилку, дохнувшую холодом. Подставила голову под ледяные пары, остужая ее. Лицо онемело от холода, свинцовая боль немного отпустила. В трубке послышались гудки. Я глубже засунула голову в морозилку, прикрыв дверцу, так что мороз окутал меня со всех сторон. Волоски на моем теле встали дыбом. Соски затвердели. Я отломила кусок льда и запихнула его в рот. В трубке послышался женский голос:

— Служба спасения, слушаю вас.

И вот тогда…

— Алло, я вас слушаю?..

Совершенно неожиданно…

— Слушаю вас, говорите.

Я вдруг поняла, чтÓ тут не так.

Я положила трубку и медленно вышла из морозного облака. Сосредоточенно миновала все четырнадцать ступеней, ведущих наверх. На экране лэптопа включилась заставка, разноцветный мячик, отскакивающий от краев дисплея, будто застряв в двухмерном аквариуме. Я пошевелила мышкой, и на экране снова появилось мамино письмо.

Я так и думала.

Папин адрес.

В нем была ошибка: [e-mail].

Homail.

В адресе не хватало буквы «T».

«Ну, держитесь»!

Все утро солнце скрывала туманная пелена, но вот небо посветлело, став ослепительно голубым. Я открыла дверь на веранду, решив выпить сок на ступеньках.

Было прохладно, а я не позаботилась одеться. На душе у меня было паршиво, я думала о маме и пыталась понять ход ее мыслей. У меня не очень-то получалось, хотя вряд ли кому-то это удавалось лучше.

Мама была не такой, как все. Обычно так говорят несколько свысока, когда не хотят понять человека, но в мамином случае это было правдой. Может, и плохо так говорить, но у нее явно были проблемы с коммуникацией. Лично мне всегда казалось, что она вообще не представляет, как устроены люди, как они думают, что чувствуют. Может, поэтому она никогда не знала, как себя вести в той или иной ситуации? Либо ей было попросту на это наплевать (что иногда казалось мне наиболее правдоподобным).