Книга Сладкое холодное блюдо - Галина Голицына

– В смысле?.. - проблеяла я.

– Долго будешь за собой водить?

Осознав, что он сказал, я снова выпала в осадок. Он что же, всё это время ходил за мной?! Похлопав ресницами еще секунд пять, я собралась с мыслями и озвучила этот вопрос:

– А давно ты за мной ходишь?

– От самого дома.

– Зачем?..

– Хотел узнать, куда ты идешь. Точнее – к кому.

– Ни к кому. Просто гуляла. А что, это запрещено?

– Эх, Катька, всю душу ты мне вымотала! Я думал, что у тебя здесь зазноба есть. Хотел выследить.

И тут я расхохоталась. Звонко, от души. И даже со всхлипами. Представить вальяжного Игоря Соболева в роли ревнивого Отелло было невозможно, а вот поди ж ты.

Я смеялась и не могла остановиться. Похоже, у меня истерика. Смех выскакивал из меня веселыми горошинами, хотя на самом деле мне было не так чтобы очень смешно. Постепенно веселые горошинки перешли в регистр всхлипов. Точно, истерика. Говорят, в такой момент сильно помогает хорошая пощечина. Вот интересно, сможет ли мне Соболев отвесить оплеуху? В медицинских целях, конечно.

Но он поступил иначе. Просто начал меня целовать. Его поцелуи были не томные и нежные, а отчаянные, даже злые. Похожие на скандал без слов. Мне было больно, но я не жаловалась. И истерику как рукой сняло. Я поняла: если мужчина так целует, значит, дошел уже до крайней точки. Вот это да.

И вдруг меня тоже стало разбирать не по-детски. Сначала я вцепилась ему в плечи так, будто нас хотят разлучить, а я не могу этого позволить. Потом опустила руки к поясу его джинсов, вытащила из них футболку, залезла под нее руками и вцепилась уже в спину, ладонями чувствуя, какая она горячая. Температура у него поднялась, что ли? Потом скользнула руками вперед, стала гладить живот. Тут он зарычал, напрягся, и я почувствовала под ладонями пресловутые «кубики» пресса. Но целовать не переставал. Истерзал мои губы так, что было уже реально больно, но я от него не отрывалась. И чтобы он сам не вздумал оторваться, положила одну руку ему на шею, как бы припечатала к себе. Вот здесь твое место, дорогой! И не вздумай рыпаться!

Но он таки вздумал. И рыпнулся. То есть – оторвал свои губы от моих. Выдохнул:

– Как подростки, честное слово.

Я молчала. В самом деле не знала, что сказать. Только смотрела в глаза и восстанавливала дыхание. Он тоже.

Потом сказал низким, рокочущим голосом:

– Нет, это невозможно выдержать. Я тебя сейчас изнасилую прямо здесь!

– Дома будет удобнее, – прошептала я.

Не сговариваясь, мы взялись за руки и побежали в сторону дома. Там нас приветливо встретила вечно незапертая калитка. Входную дверь, правда, я заперла, уходя. Но один поворот ключа быстро устранил проблему.

К дивану мы пробирались, раздевая по дороге друг друга. Думаю, со стороны это выглядело, как в дешевом порнофильме, но мне было все равно. Я знала, просто чувствовала, что всё делаю правильно, что сейчас именно так и надо. Потом спиной ощутила обивку дивана. Значит, мы уже на месте.

А потом началось что-то невообразимое, какая-то смесь акробатического этюда с балетным па-де-де, приправленная его рыком и моими всхлипами. Его руки были одновременно везде. Как такое возможно? Он осьминог, что ли? И губы его тоже были везде. А это как может быть?..

Правда, и я не отставала. Мои руки тоже всё успевали: погладить, прижать, ущипнуть, царапнуть, снова погладить, потом вцепиться, потом отпустить. И себя я чувствовала тоже осьминожкой. Кстати, а как у них происходит этот процесс? Видать, затейливо.

Никто из нас не произнес ни слова. Они были просто не нужны. Этот древнейший акт не заточен под слова. Он заточен под действия. Точнее, под одно конкретное действие. Умопомрачительное. Крышесносное. Мозговыносящее.

Соболев был на высоте. Если честно, я не предполагала в нем такого темперамента. На всех моих струнах разом он играл очень виртуозно. И я тоже не подкачала: попала в такт, и наш дуэт заиграл очень слаженно. Настолько слаженно и гармонично, как будто мы долго репетировали. А ведь это был экспромт.

Могла ли я час назад предположить, что окажусь на своем диване вместе с самым великолепным самцом биологического вида «гомо сапиенс»? Впрочем, насчет «сапиенс» я погорячилась. Сейчас нами руководил не разум, а древнейший инстинкт. Не знаю, как Соболев, а я свой мозг отключила напрочь. В отгул отправила. Пусть отдохнет. Не до него сейчас.

Качаясь в жарких волнах чувственного наслаждения, я понимала: как же хорошо, когда мозг в отключке! Можно не думать, а просто чувствовать, ощущать. Улетать. Потом, ухнув в пропасть, снова взлетать и парить. И чувствовать на своем теле только его руки и губы. А под своими руками и губами обнаруживать его тело. Это был головокружительный полет, космос, портал в иное измерение. Хотелось навсегда остаться жить там, за гранью, и никогда больше не возвращаться в привычный мир, где всё так непросто.

Отдышавшись, я обвела глазами комнату, стараясь не смотреть на своего «несапиенса». А тут и мозг вернулся из отгула и надавал мне пинков. Поздно, уважаемый. Раньше надо было. Теперь-то уж чего?..

Потом собралась с духом и отважилась взглянуть на Отелло. Он лежал с закрытыми глазами. Потом медленно приподнял веки и взглянул на меня затуманенным взором. Я молчала. Он тоже. Не придумав ничего лучше, я медленно склонилась к нему и нежно поцеловала в шею.

Он зарылся лицом в мои волосы и глухо пробормотал:

– Ну и кто ты после этого?.. Водила меня, как рыбу на леске. Долго ещё динамить собиралась?

Я не нашлась, что ответить. А что тут ответишь?..

Но Соболев снова молча смотрел на меня, то есть ждал ответа. И я не подвела, ответила:

– Никакого «динамо» не было. Я ничего не планировала. Даже не была готова к такому повороту. Вообще не думала оказаться в постели с врагом.

Он прищурил один глаз, улыбнулся уголком рта и скептически качнул головой: дескать – давай, давай, заливай.

Я возмутилась:

– Игорь, ты с ума сошел? Еще в «динамистки» меня записал. Поставь себя на мое место! Если бы это не ты мне, а я тебе жизнь искалечила, – ты бы мечтал уложить меня в постель?

– Я бы – мечтал. – сказал он хрипло, и я осеклась.

Ну да, у мужиков мозги устроены совсем иначе. Порой кажется, что ни о чем другом они думать вообще не способны. Разозлившись, я метнула в него диванную подушечку, вышитую атласными лентами. Он поймал ее на лету, отбросил, сгреб меня в охапку, прижал к груди, где я и затихла. Ну ладно. Пускай сейчас будет так.

Немножко отдохнув на мощной груди, я спросила тихо:

– Останешься на ночь?

Он протяжно вздохнул и сказал с сожалением:

– Не могу, котенок.

Причем прозвучало это как «кАтенок», то есть такая вот уменьшительно-ласкательная форма имени Катя. Мне понравилось. И тут я решилась задать ему непростой вопрос.