За ней солидный наш Евгений…Идут, молчат, полны собой…Ложатся бархатные тениНа посребренную лунойДорогу к парку…Воздух синийЛаскает нежной благостыней…Томит упрямой тишиной…Глядит Татьяна пред собойИ говорит ему: «ВесноюВот что случается со мною.Бежишь из комнаты долой,Куда, куда, зачем, не знаешь, —Летишь, волнуешься, кричишь —А в небесах немая тишь, —Обидно станет: зарыдаешь,А горе в чем – ей-ей не знаешь…
И засмеялась… Наш геройСолидно машет головой.
Без 10 м. 7 ч. утра.
Написал 5 строф – 70 строк. Всего 56 стр.
4 июня.
Люблю вспоминать предвечерней пороюВ отрадный и сумрачный часОбо всех, кто мелькнул, как свеча, предо мною,Зажег мое сердце и снова погас;Обо всех, кому отдало сердце немоеСлово правды упрямой хоть раз,Я люблю вспоминать в предвечернем покоеВ тяжелый, пророческий час…Предо мною проходят угрюмые тени,Небрежно и злобно глядят на меня,Проходят, смеясь, презирая, кляня,А я – я пред ними упал на колени,И глупые падают слезы из глаз,Но не слышат они моих страстных моленийВ тяжелый пророческий час…Между ними одна… я не знаю, зачем она с ними,И зачем мои губы так часто твердятЭто имя – чужое, ненужное имя, —И зачем так суров ее пасмурный взгляд —Ее пасмурный взгляд, где иные встречалиСлишком много тоски и печали,Но презренья не встретил никто;Этот взгляд, где так много ласкающей неги,Где для всех, кто упал из житейской телеги,У кого бессердечной судьбой отнятоДорогое уменье смеяться и плакатьИ святое стремленье себя обмануть,Кто бредет в непогодную скучную слякотьКак-нибудь, все равно, как-нибудь.
6 июня, утром [Пропущен набросок статьи «Дарвинизм и Леонид Андреев. Второе письмо о современности». – Е. Ч.]
Рейтеру*IСудьбу доверив Паркам,Иду я как-то парком,И слышу – там, где тополиЛистами нежно хлопали,Раздался поцелуй…
IIВ смятениях аффектаЦелует деву некто.Она ж полна апатии,Сливаясь с ним в объятии,Сидит под сенью струй.
IIIВ тревоге и досадеПриперся я к ограде.И черный ворон, каркая,Кричит, чтоб шел из парка я,Чтоб не мешал любить.
IVЛежат пред ними вишни,Они для них излишни.Ах, ручку вы засуньте-ка,Чтоб вишни взять из фунтикаИ деву угостить.
VНо не были красивыВсе эти перспективы:Иные фрукты – белые,Неспелые, незрелые,Манят его мечты.
VIИ вот из черной тучиЛуна сверкнула лучше.Ужель тебя прогневаю,Когда скажу, что с девоюСидел, о Рейтер!.. ты.
VIIЛуна светила ярко,Когда я шел из паркаИ устремлялся по полюК таинственному тополю.
* * *
Не датировано:
Покаянье – его я не знаю,Униженье – не нужно его.Я и так его много встречаю,Ничего, ничего, ничего.
«Ничего!» – это страшное слово.
Ах, ведь я не гляжу с ликованьемИ не знаю я сытых побед, —
2 декабря 1902. Опять Кацы, опять разговоры о спектакле, о встречах Нового года, опять гололедица, Хейфец – опять, опять, опять.
Думаю о докладе про индивидуализм, о рассказе к праздникам и о статейке про Бунина*. Успею ли? Приняты решения: сидеть дома и только раз в неделю под воскресение уходить куда-ниб. по вечерам. Читать, писать и заниматься. Английские слова – повторить сегодня же, но дальше по англ. не идти. Приняться за итальянский, ибо грудь моя [ни] к черту. Потом будет поздно, и приняться не самому, а с учителем. И в декабре не тратить ни одного часу понапрасну. Надо же, ей-богу, хоть один месяц в жизни провести талантливо, а то теперь я «развлекаюсь, словно крадучись, и работаю в промежутках». Читаю Лихтенберже о Ницше – не нравится*. Бездарность этот Лихтенберже. Хочу выудить оттуда данные вот для какой мысли: Ницше считал самоцельность индивидуализма – необходимейшей его сущностью. А сам всячески восстает против самоцельности вообще. Не признает здоровья an sich[28], ну а абсолютное совершенство – это для него первое основание. Кстати: скоро выйдет горьковское «На дне», напишу-ка я к нему предисловие.
Теперь рассказ: Петр Иванович написал:
Друзья, взгляните – он идет, —Веселый, пышный Новый год…Друзья, исчезнут узы мрака…
(Как ни верти, а к слову «мрака» ничего, кроме «драки», не выдумаешь.)
Или так:
Друзья, не станет больше муки.
Как ни верти, к слову «муки» никакой рифмы, кроме «штуки», не выдумаешь. Но при чем же здесь штука? Решительно ни при чем. Новый год – и штука. Что касается суки – то Петр Иваныч ни секунды не остановился на этом непотребном зверьке. Брюки – тоже оказались весьма некстати. Не прикинуться ли декадентом? – мелькнула у него мысль. Лафа этим декадентам:
Моих желаний злые брюки —
написал, и готово! Ступай с этими брюками в публику.
Петр Иваныч подошел к зеркалу. Лицо у него солидное, борода с проседью, – никто, глядя на него, не сказал бы, что он занимается таким легкомысленным делом, как стихотворство. По крайней мере, пшеничник! – думали все. (И в самом деле, странно было подумать, что…) А на самом деле… Ах, это была старая история и т. д.
__________________
Странная штука – репортер! Каждый день, встав с постели, бросается он в тухлую гладь жизни, выхватывает из нее все необычное, все уродливое, все кричащее, все, что так или иначе нарушило комфортабельную жизнь окружающих, выхватывает, тащит с собою в газету – и потом эта самая газета – это собрание всех чудес и необычайностей дня, со всеми войнами, пожарами, убийствами делается необходимой принадлежностью комфорта нашего обывателя – как прирученный волк в железной клетке, как бурное море, оцепленное изящными сваями.
