Книга Воспоминания бабушки. Очерки культурной истории евреев России в ХIХ в. - Полина Венгерова

На другом конце стола сидел всегда сгорбленный старший помощник. Он держал в руках дейтелхолц — длинную деревянную указку, чтобы показывать детям во время чтения букву за буквой, строчку за строчкой. Его задача заключалась в том, чтобы повторять с ученицами урок, преподанный ребе. Он всегда сохранял серьезность, имел нос в форме лопаты, маленькие меланхоличные глазки и два длинных черных пейса, находившихся в постоянном движении.

Итак, мы остановились, мы попросту застряли на месте. При виде нас ребе поднялся с возгласом «А!», схватил меня под мышки, поднял над скамьей и усадил рядом с собой. В это время вбежали его ученицы, чтобы поглазеть на новоприбывшего чудо-зверя и обменяться замечаниями. Сестра, которая здесь уже освоилась, заняла свое место, но, словно оберегая, то и дело поглядывала на меня. Страх, смущение, множество незнакомых лиц, духота помещения, низкий потолок, на который я все время боязливо взглядывала, — все это, а возможно, и воспоминание о страшной бешеной собаке встали комом в горле, и я не нашла ничего лучшего, как вдруг горько заплакать во весь голос. Мне было стыдно, и втайне я себя ругала, но совладать с собой не могла. Реб Лейзер пытался меня успокоить, обещая, что сегодня учение еще не начнется, что я смогу на перемене поиграть с девочками. Но чем дольше он меня утешал, тем безутешнее я рыдала. Наконец ребе сообразил, что меня пугает множество любопытных взглядов, он затопал своими ножищами так, что все кругом задрожало, и гаркнул: «А ну, пошли вон, голодранки! Что это вы пялитесь, как будто не видали ничего подобного?» По этому приказу они бросились врассыпную, чтобы вернуться к своим играм на завалинке. Я немного успокоилась, но не решалась двинуться с места. Сестра прочла один абзац с учителем, повторила его со старшим помощником и собралась идти на улицу, взяв меня с собой. Но я не согласилась. Через некоторое время я услышала, что куда-то запропастился наш верный рыцарь Велвл и что все ожидают его с нетерпением, так как он приносил обед почти для всех учениц. Я была слишком поглощена собой и новой обстановкой и совсем не думала о том, где и когда мы будем обедать. Но вот показался наш страстно ожидаемый герой, являя собой весьма странное зрелище: Велвл был обвешан разнокалиберными кружками, горшками, мисочками, стаканами, ложками, булками и лакомствами. Но не как попало, а по системе: горшки и кружки он подвесил за ручки к обмотанному вокруг тела длинному широкому поясу, так что они свисали ниже бедер. Хлеб он изобретательно разместил на груди между рубашкой и кафтаном, наполненные мисочки взгромоздил друг на друга и, прижимая к груди, нес на одной руке, придерживая другой свободной рукой. Десерт, а именно орехи, яблоки и вареный горох и сладкий горошек, он прятал в своих глубоких воровских карманах. И в таком вот виде этот «городской корабль» медленно приближался к своей цели — хедеру. Он и в самом деле не мог нигде присесть.

Наконец он прибыл! Ребе обругал его за неповоротливость, на что он жалобно поведал, где и как долго ему пришлось ждать еды. «Давай сюда быстро оловянные миски и жестяные ложки!» — скомандовал ребе, и приказ был немедленно исполнен. Ребе вытряхнул наш обед в одну большую миску, и я получила жестяную ложку с дырочкой на черенке, что означало «молочная», то есть этой ложкой можно было брать только молочные продукты. «Как же так? — подумала я. — Значит, здесь я не буду есть из моей белой фарфоровой тарелки? И должна есть этой вот жестяной ложкой?» На глаза снова навернулись слезы, и в горле опять встал ком. Ребе удивленно смотрел на меня: на этот раз он не смог объяснить моих слез. Но моя сестра была намного меня практичней (и сохранила это преимущество на всю жизнь). Она ловко орудовала жестяной ложкой, отправляя в рот один кусок за другим, и ей это нравилось. Немного утолив голод, она удивленно спросила, почему я не ем. Я промолчала, потому что чувствовала, что вот-вот снова расплачусь еще горше. Но все-таки заставила себя зачерпнуть полную ложку, содержимое каковой проглотила вместе со слезами. Закончив трапезу, ребе поднял меня со скамьи, и, хотя процедура обеда показалась мне оскорбительной, я попыталась своим детским разумом найти ее преимущества по сравнению с обедом дома. Здесь можно было сколько хочешь разговаривать и пить во время еды, а дома — только после жаркого. Здесь можно было когда хочешь вставать из-за стола, а дома только после отца. Когда мне захотелось пить, мне показали черпак на бочонке с водой, которым я должна была воспользоваться. Потом сестра взяла меня за руку, какая-то из учениц за другую, и я наконец очутилась на улице и приняла участие в играх. Это продолжалось до семи вечера. В семь нас созвали в помещение хедера на вечернюю молитву. Помощник учителя стоял посредине, а мы толпились вокруг, не сводя с него глаз и повторяя за ним каждое слово. Потом все быстро разошлись по домам.

Я возвратилась домой такая измотанная всеми впечатлениями этого дня, что почти ничего не смогла рассказать няне, выпила свой чай и легла спать не поужинав. Но на следующее утро я проснулась с чувством какого-то нетерпения. Мне ужасно вдруг захотелось, чтобы поскорей пришел помощник учителя, ведь тогда я опять увижу те самые лица, которые вчера еще казались мне такими недружелюбными. Но еще больше мне хотелось продолжить прерванные игры. И наш смелый проводник Велвл явился вовремя, и на этот раз мы добрались до школы без происшествий.

И теперь я вела себя иначе.

Я впервые прошла урок с моим ребе, а потом играла с другими ученицами. Через неделю я вполне освоилась и знала в школе каждый закуток.

Кроме длинной узкой комнаты для занятий, имелась длинная мрачная проходная дыра — иначе не назовешь, — где стояли кровати ребе и его жены. Перед кроватями на двух толстых, перекинутых через стропило веревках висела колыбель, и в ней лежала их единственная дочка Алтинке. Каждый, кому надо было пройти в третье помещение, неизбежно натыкался на эту колыбель, которая потом долго раскачивалась. Жилище ребе, как и постельное белье и белье в колыбели, отнюдь не блистали чистотой. Но, как говорится, нужно быть довольным всем, что имеешь, и обитатели этой развалюхи были довольны в самом полном смысле слова. Большего они не требовали. Они желали только, чтобы Алтинке, единственная из четырех детей (ей было уже два года, но она еще не умела стоять), оставалась в живых. Ее холили и лелеяли и берегли как зеницу ока. У нее на шейке висел амулет — четырехугольная свинцовая пластинка с каббалистической надписью[92] — и мезузеле[93] (с двумя цитатами из Торы). Ленточка, на которой висели эти вещицы и в придачу к ним волчий зуб, была всегда мокрой из-за детской слюны и такой грязной, что прилипала к утепленному лифчику малышки. Это маленькое несчастное существо почти все время лежало в колыбели, так как Фейге, жена ребе, была занята множеством дел: пекла медовые пирожки с глистовой травой (ее кладут в медовые пирожки, чтобы выгнать у детей глистов), варила сласти — горох и сладкий горошек, которые у нее каждый день покупали ученицы.