Книга Я сделаю это для нас - Федор Анич

— Полина — подруга твоей мамы. Они очень дружили до того самого дня, когда… все случилось с Наташей. Полина и Наташа тоже были подругами, и с Наташей мама твоя тоже дружила. Но Полина даже не пыталась разобраться, она даже не хотела ничего слушать. И уж тем более не хотела слушать меня. А я, как ты знаешь, никому ничего и не собирался доказывать. У меня было горе. И я ничего не говорил Ирине, не оправдывался, она просто не верила, что я способен на такое.

Дядя замолчал. Мне стало его жаль — то событие перевернуло его жизнь с ног на голову, и мне было неловко, что я заставил его вспоминать об этом. Хотя Наташа… Я не думаю, что он когда-то забывал о ней и о том, что произошло в тот день. Слишком тяжело это для него было.

Я налил нам чай, дядя немного отвлекся, и я перевел разговор в другую сторону:

— А о какой галерее пишет мама?

— Полина, о которой здесь написано, училась на искусствоведа. Ну ты понимаешь, какого рода эта дамочка? Я ничего плохого не хочу сказать об искусствоведах, среди них очень много достойных людей, но в данном случае речь идет о «золотой молодежи». Никаких мыслей в голове, ничего из себя не представляющая девушка вдруг поступает в престижный вуз на престижный факультет… Отец дружил с деканом, дочь хорошо сдала вступительные. В общем, песня эта не новая, и ничего сверхъестественного. Но каково было наше удивление, когда Полина втянулась и стала хорошо учиться — прямо хватала с небес звезды! Родители от умиления не знали, чем еще побаловать дочь, и решили пойти на крайность — летом девочку отправляли в турне по тем музеям, где выставлялись работы, которые будут изучать в следующем семестре. Музеи, естественно, находились в разных странах мира. Полина объездила все мировые столицы — Париж, Берлин, Амстердам, летала в Нью-Йорк… Из своих путешествий Полина привозила подарки всем — и после посещения Амстердама твоей маме досталась миниатюра из трех картин. Не спрашивай меня, о чем идет речь, — я картины не видел. Я помню, как Ира рыдала, говоря, какая Полина бессердечная, что не просто напомнила ей о страшных днях ее жизни, но еще и привезла памятку. Не спрашивай меня, о чем идет речь, — снова повторил дядя, остановив мой вопрос. — Правда не знаю. Я долго пытался выяснить, но Ира никогда об этом не говорила. Знаю лишь, что она отвезла картины Полине и больше с ней не общалась никогда.

— Это странно, — задумчиво проговорил я. — Как думаешь, то событие, о котором напомнила ей Полина, может быть как-то связано с тем человеком, о котором мама писала?

Дядя Вова задумчиво постучал пальцами по столешнице.

— Возможно… Но почему бы тебе не спросить об этом у Полины?

— А ты знаешь, где она живет?

— Конечно. Может быть, она съехала из той квартиры, где жила в то время, но не думаю, что продала ее. Да и в любом случае найти Полину проблем не составит.

Я записал в заметки на телефоне примерные вопросы для Полины: «О каких картинах идет речь?», «Что они напоминали маме?», «Знает ли Полина человека, которого так боялась мама?». Дядя Вова обещал выяснить, где живет Полина, и раздобыть мне ее номер телефона.

Мы дочитали дневники до самого конца, ничего не нашли, и я уехал домой после полудня. В голове было много разных мыслей, но они варились как-то тяжело, еле ворочались. Наверное, из-за недосыпа. Чтобы не уснуть за рулем, я еще раз повторил про себя все, что удалось выяснить сегодня.

Очень странно получается. Слишком много загадочных событий произошло в жизни моей семьи. Что-то страшное у моей мамы до того, как произошло страшное у дяди Вовы. А после этого страшного у дяди Вовы всю мою семью убили, и теперь это страшное у меня. Загадочный человек, которого боялась мама… Связан ли он с убийством моей семьи? Его ли появления теперь боюсь я? Хотя я никого не боюсь, я просто жду, когда убийца придет и доделает свое дело, заберет мою жизнь.

Я пытался увязать концы с концами, но ничего не получалось. Что могло произойти у мамы, что заставило ее бояться того человека? И почему ничего не предпринимал отец? Не знал об этом? Едва ли, если страшный человек объявлялся в 1998-м, значит, отец тоже знал, должен был знать. Хотя бы что-то он мог сделать? И почему дядя Вова ничего не знает? Тоже странно — ведь они были близки с мамой… Настолько близки, что о своих страшных событиях мама ему не рассказала, но все знала о нем? Знала и поддерживала, а отец нет? Отец не был человеком двойных стандартов, он бы никогда не наступил себе на горло и не отказался бы от своих принципов… Если бы событие в маминой жизни «бросило тень на всю семью», отец бы этого не простил. Значит, там было что-то другое, не то, что у дяди Вовы. Но что тогда?

Я чувствовал, что увязаю в трясине этих событий и никак не могу выбраться.

И я боюсь, что узнаю что-то, что откроет правду о моей семье, в которой, оказывается, есть не один «скелет». И если все тайны семейства Даниловых наподобие «скелета» дяди Вовы? Вдруг развязка с убийством у Черного озера выглядит очень логично и, наверное, кого-то оправдывает?

А если она может хоть как-то быть оправдана, то я прав. Я обречен.

Глава 3

Я завалился в постель в четыре часа дня и отрубился без задних ног. Проспал до пяти утра; никто меня не разбудил. Даже моя адвокатесса, которая должна держать со мной связь, и та не звонила. Я был никому не нужен. Телефон послушно молчал, не издавая звуков. Сообщений от дяди Вовы тоже не было.

Я принял душ.

Папарацци отвалились еще позавчера вечером, никого за окнами и у подъезда не было. В Интернете по поводу меня никаких новостей не появилось — СМИ переключились на события, предшествующие празднованию Дня Победы, это более важно, это насущно. Что-то писали об Украине, о проблемах Ангелы Меркель…

Все рутинно захватывает интерес граждан, отнимая время от самого главного: от их жизни. Люди послушно возмущаются вслед за дикторами телеканалов о событиях мировой политики, а подумать о будущем своих детей им некогда. Они обсуждают, почему же не приедет тот или иной важный человек из другой важной страны на Парад Победы, а сами недосчитываются в кошельке тысяч рублей, которые незаметно для них сожрала инфляция. Людям запудривают мозги, чтобы они не возмущались сиюминутным, самым важным — тем, что творится в их собственных жизнях.

Меня ничего не может отвлечь от моих проблем.

Суд с «Бурлеском». Мамина история. Идиот-агент.

Еще вчера проблема у меня была одна: «Бурлеск», а теперь совершенно неожиданно к этому всему еще и история мамы со страшным человеком. Как-то невнятно получилось, вроде история семьи всегда важнее, но я почему-то так не считаю. Что может дать история? Это ведь прошлое, то, что давно прошло. Что в нем может быть такого?

Несколько лет назад я встречался с девушкой, у которой был точно такой же принцип, как и у меня, — никаких привязанностей. Мы познакомились в Интернете, долго общались просто по телефону, не рискуя отбирать друг у друга время на личную встречу, а потом как-то так совпало, что мы оба оказались возле Цветного бульвара и пересеклись в кафешке. Она мне понравилась, и я ей тоже — это было заметно сразу. Мы выпили по десять стаканов кофе, потом перешли на зеленый чай, а рты все никак не закрывались: у нас было столько общих тем, столько вопросов и ответов, просто нереально. Когда кафе закрылось, мы поняли, что за время, которое мы провели в нем, можно долететь на другой край земли! Почти шесть часов вместе — и сна ни в одном глазу. Метро давно закрылось, но я был на машине и предложил покататься по городу. Я свозил ее на смотровую площадку Москва-Сити, мы сделали несколько кругов по Садовому, погуляли на Старом Арбате. К моменту, когда я понял, что хочу в душ, уже рассвело. И все это время нам было так интересно и ненапряжно вместе, что не хотелось расставаться совершенно. Когда я привез ее к дому в Люблино и она вышла из машины, поцеловав меня в щечку на прощание, я понял, что влюбился. Захлопнулась дверь, и я уже скучаю. Отъехал на километр и написал смс, а она ответила. Мы переписывались, пока я ехал, и долго еще не могли поставить точку в переписке, лежа каждый в своей кровати. Это было прекрасно. Я называл ее Чудом. Она вправду была Чудом. К чему я привел эту историю? К тому, что прошлое, каким бы прекрасным оно ни было, осталось там. И только что-то страшное, незавершенное может прорастать в настоящее и пускать здесь свои корни, не позволяя разогнаться.