Книга Придуманные люди с острова Минданао - Лев Минц

В этот бред мало кто уже тогда верил. Тем более едучи в братскую страну, где работа империалистических спецслужб должна пресекаться спецслужбой братской. Оттуда своим-то не так уж легко удавалось незаконно переселиться путем бегства, чего ж о наших-то говорить!

Зато и автор этих строк, и большая часть его сограждан свято верили в бдительность спецслужб наших, ведающих о каждом шаге, сделанном за границей. А уж когда человек за рубежом, да в первый раз, да еще и Б–1! Уж за ним-то следить будут в шестнадцать глаз, хотя бы для того, чтобы проверить надежность оказанного доверия и т.д. (Как я сейчас понимаю, в этом была не только моя чистая вера, но и чистая мания величия, но не об этом сейчас речь.) Все это я рассказываю для того, чтобы понятным стало мое поведение, имеющее непосредственное отношение к поднятой нами теме.

Работавшая со мной переводчица оказалась барышней невнятной внешности с русыми волосами. То есть прямой противоположностью образу венгерки, созданному в нашем сознании незабвенной Сильвой (фамилия которой, кстати, Вареску — совсем-совсем не венгерская). «Частица черта в нас» и все такое прочее. Да и большая часть дам (не все, но по преимуществу) окрас имели светлый, манеры сдержанные и прекрасно варили кофе. Встреченные экспансивные брюнетки в основном торговали цветами и печеными каштанами, что в специфических условиях Венгрии свидетельствовало об их цыганском происхождении. Зато их было много. Они могли послать пылкий воздушный поцелуй прохожему и обсчитать при сдаче. Такой же воздушный поцелуй могли послать одинокие дамы в многочисленных кафе, где, как я отметил, сидело множество одиноких дам. Но пока я ходил с переводчицей Анни, поцелуи мне не посылали. Так, разве что томный мимолетный взгляд.

На мое счастье, Анни владела русским языком довольно плохо, оттого стеснялась, и работать ей было тяжело. Я же, коварно этим воспользовавшись, уговорил ее отпускать меня гулять (в самом буквальном — почти детском — смысле) одного. Только я поклялся, что никому об этом не скажу и она сможет отчитаться в ежедневном 14-часовом труде.

И вот тут в первом же кафе, посещенном самостоятельно, ко мне подошел официант и спросил, не имею ли я чего против, если за мой столик подсядут. Я ничего против не имел. У нас во всем общепите подсаживались, не затрудняя этим официанта и не затрудняя себя вопросом — согласен ли я; подсаживались, впрочем, люди обоих полов, и даже мужчины чаще, ели, пили и уходили, не сказав ни «здравствуй», ни «до свидания». Ко мне пересела со столика в дальнем углу приятная дама, похожая на продавщицу из галантерейного магазина. Мешал языковый барьер. Все же мы смогли объясниться. «Вы откуда? Как вам нравится Венгрия?» и все такое необязательное прочее. Я даже не помню, как она среагировала на то, что я из Советского Союза, кажется, даже что-то сказала по-русски. «А вы здесь один?» Выяснилось, что она здесь бывает каждый день… «Спросите Пишту, — показала она на официанта, — он всегда знает, где я».

Тут мы расстались, знаками и словами показав, что приятно было бы пройтись по Будапешту и посмотреть то, чего туристы не видят, но может показать местная бескорыстная и заботливая к одинокому чужеземцу женщина.

Надо сказать, что в те времена я уже не был наивным мальчиком и прекрасно понял, кто моя собеседница и чего ей (и Пиште) от меня надо. Более того: я понял и то, чего никогда не понял бы нормальный человек, не проходящий по категории Б–1. А я именно по ней сюда прибыл! Передо мной если не майор Пронин (кто помнит бессмертный образ!), то уж точно — его агентша. И строчатся уже реляции, рапорты, донесения, и ложатся в папку с грифом «НВ». Что значит: «Не выездной».

Вежливо поблагодарив, я сослался на занятость и отказался, показывая всем видом фальшивое сожаление. Больше я в это кафе не заходил.

Но и майор был начеку: он окружил меня плотной сетью агентов. Стоило мне показаться в другом кафе, как все повторилось до мелочей. Кажется, даже официанта звали Пиштой. (Что-то вроде старшего сержанта, понял я.) И в третьем. И т.д.

Перед самым отъездом я решился на скромное хулиганство. Я договорился о рандеву: завтра, в двенадцать. В семь утра я улетал. Я буквально видел, как рапорт «Пишты» и его помощницы ложится на стол к Пронину, как закусывает он губу: «Не выдержал — видать, просмотрели. — И как тут же улыбается в седые усы: — Да ведь он в это время уже в Москве будет! Молодец! Настоящий советский человек!»

Скромное обаяние англичанок

Дальнейшие мои путешествия подтвердили, что испытания я выдержал. Впрочем, довольно скоро после моего первого вояжа весь этот бред стал ослабевать, и только наиболее стойкие все еще верили, что на наблюдение за их скромными (а то и никакими) персонами брошены мощные силы.

Может быть, не все согласятся со мной, но для меня классическая страна повседневной женской красоты — это Англия. Прохладный и влажный климат, воспитанная с детства привычка не кутаться и ходить без шапки сделали медового цвета волосы англичанок очень густыми, щеки — розовыми, фигуру — стройной. Я говорю о молодых. Но и пожилые дамы, подтянутые и ухоженные, тоже привлекательны. По-своему. Но лучше молодых англичанок в грубой вязки свитерах, твидовых юбках ниже колен, толстых чулках и туфлях на низком каблуке я не видывал никогда и вряд ли когда увижу. Так сказать, в категории блеклой северной красоты. Ничего яркого, и губы, кажется, не накрашены, но как же эти девицы и дамы естественно изящны! Они очень доброжелательны: ни одна не пройдет мимо, если увидит, что человек нуждается в помощи, и тут же ее окажет.

Но при этом — вот ведь странное дело! — желания поухаживать не возникало. Пытаясь в этом разобраться, я вспомнил, что во время беседы, например, когда вас о чем-то спросят, а вы по восточноевропейской привычке начинаете обстоятельно отвечать, через очень короткое время выясняется, что интерес собеседницы заметно истощился. Нет, Боже упаси, вас никто не попросит прекратить болтовню, и лицо будет все тем же доброжелательным, но вам предложат еще что-нибудь попробовать, спросят, как вам нравится и… Разговор уже переведен на другую тему.

Но это все были, так сказать, наружные наблюдения. Мне повезло, что я смог не раз и не два подолгу пожить в английской семье и внимательнее присмотреться. Жил я в дому одной славистки-русистки (что уже экзотично для Великобритании), дамы очень доброжелательной и занятой. Как бы рано я ни встал, она уже была на ногах и хлопотала, обслуживая весьма многочисленное семейство. Я видел ее отдыхающей, только если шел к себе в комнату очень поздно: она позволяла себе присесть с сигаретой и газетой «Файнэншл тайме». Дом сверкал и был очень уютен, дети — ухожены, и у мужа оставалось время на разные хобби.

Как-то в пятницу она привезла сына из школы. День был октябрьский, что не мешало молодому человеку обходиться без шапки, перчаток и длинных брюк. Он почти безостановочно кашлял. Но на мой вопрос, как дела, отвечал: «Очень хорошо, сэр!» Мама спокойно готовила, повернувшись к дитяти спиной.

— Слушай, — спросил я по-русски, — чего он так кашляет?

Мама повернулась и кинула взгляд на сына.