Книга И была любовь в гетто - Марек Эдельман

Каминский, едва переступив порог нашей квартиры, предостерег нас: «Вы должны найти отряд, который захочет вас принять, нельзя бросаться к первому же попавшемуся — присоединяйтесь только к тем, кто гарантирует вам безопасность». Сказал и ушел.

Снова я его увидел только в 1945 году в Лодзи, на семинаре бабушки Радлинской. Хелена Радлинская — известный и уважаемый социолог и педагог, а точнее, создатель социальной педагогики, до войны возглавляла Свободный университет. Теперь она была очень больна. Семинар, на который приходили не только социологи, но и студенты почти всех факультетов университета, и я в том числе, она проводила в своей квартире в старом лодзинском доме, лежа в кровати в большой комнате. Был морозный зимний день, я пришел раньше других и потому смог выбрать место получше: стоял, прислонившись к теплой печке. Пришел Каминский, встал рядом со мной у печки, покосился на меня, но как будто не узнал, во всяком случае, не ответил на мой поклон. Потом мне сказали, что он — сотрудник Радлинской. Тогда он уже был автором книги «Камни для редута», которую все мы взахлеб читали. Больше я никогда с ним не сталкивался, хотя он жил в Лодзи. Как-то, уже во времена КОРа[54], будучи у Юзефа Рыбицкого[55], я спросил его, почему Каминский не вступил в КОР. Рыбицкий неторопливо встал с кресла, подошел к кровати, на которой был разложен весь его архив, и из груды бумаг извлек густо исписанный листок. «Я его пригласил — вот тут ответ. Как сами понимаете, отрицательный, иначе не был бы таким длинным». Я спросил, можно ли его прочитать. «Нет, это наша частная корреспонденция». Кстати, этот «кроватный» архив должен представлять большой интерес.

Итак, Каминский дал нам совет и ушел. А мы продолжали ломать голову, что делать. Никакого такого отряда мы не знали. Вдобавок главная связная между нами и Каминским, Зеленая Марыся, не пришла. Потом мы узнали, что он отправил ее с каким-то поручением под Варшаву, а когда началось восстание, она уже не смогла пробраться в город. Но это выяснилось гораздо позже.

Мы все остались дома. Однако около восьми, когда уже смеркалось, я пошел на угол Желязной и Гжибовской к Бронеку Шпигелю и Халине Белхатовской, которые недавно вернулись из леса. Стемнело. Мы проговорили всю ночь. Они рассказывали о том, как партизанили, почему пришлось уйти из леса, как они выбрались из окружения. Обоих еще не отпустило напряжение. Халина, более уравновешенная, деловитая, сказала: «Ну, наконец-то мы будем жить».

Утром я вернулся на Лешно. Антек с Целиной и Стася все еще были там. По-прежнему никто из нас не знал, что делать. И куда идти. Около десяти примчался Казик. Сказал, что ночь он провел в Судах на Лешно[56]. Этот проныра повсюду должен был сунуть нос, всё должен был знать. Что он там делал — неизвестно. Потом, тоже неизвестно зачем, отправился на Старе Място. На Длугой, перед гарнизонной церковью, нашел какой-то листок, который — когда он его рассмотрел — оказался запиской, выброшенной нашим товарищем, Юлеком Рутковским (он же Фишгрунд, сын Сало Фишгрунда). Юлек писал, что его задержали жандармы, контролировавшие тот район, и что он у них в участке. Казик покрутился, повертелся и туда пролез. Какой-то майор допрашивал Юлека: его обвинили в том, что он еврейский шпион и диверсант, поскольку нелегально владеет оружием. На двенадцать часов было назначено заседание повстанческого военно-полевого суда. Казик пробился к майору и стал ему объяснять, кто такой Юлек. Наплел с три короба про его заслуги, представив чуть ли не главным руководителем подполья. А рассказывать Казик умел — заслушаешься; в общем, Юлека отпустили. Выходя из участка, он столкнулся со своим школьным товарищем, бойцом одного из подразделений батальона Чвартаков Армии Людовой[57], и у них остался. Вот так Юлек стал коммунистом.

Антек, услышав, что где-то есть коммунисты, начал искать своих знакомых — ведь он все время вел двойную игру, поддерживая связь и с коммунистами, и с АК. В конце концов ему удалось отыскать на Подвалье кого-то из командования АЛ. Если не ошибаюсь, он встретил Ковальскую. Вечером вернулся бодрый и радостный: нашелся отряд, который готов нас принять и гарантирует нам безопасность. Назавтра должны были состояться переговоры о создании боевой группы ЖОБа. Но при мне Антек словом не обмолвился, что это коммунисты. С самого утра он побежал на переговоры. Вернулся с таинственным видом: все будет хорошо! Но пока — ничего определенного, сплошной туман. Зато Казик привел к нам свою девушку, а поскольку оба были непоседы, они все время куда-то бегали — и никогда не было известно куда.

Настал третий день восстания, а тут по-прежнему полная неясность. В центр пробраться невозможно. Ни с кем из знакомых связаться я не могу. А за два дня до восстания наша связная, разумеется, вместе с Казиком, получила на улице Фраскати первую посылку, предназначенную для сионистской организации. Там было сорок тысяч долларов, слиток золота и еще что-то. Я, кажется, впервые в жизни увидел сразу столько денег, и мы, вместо того чтобы с толком их использовать, устроили в нашем тайнике на Лешно еще один тайник и все туда спрятали.

Антек вел переговоры с коммунистами (как я наконец узнал) вплоть до шестого дня восстания. В результате они договорились, что при АЛ создается боевая группа ЖОБа. Набралось около десяти человек: нас четверо плюс Казик со своей девушкой, а еще отыскались две наши связные, которых восстание застало на Старом Мясте. Была с нами также Марыся Савицкая.

Утром седьмого августа отправились. Командование АЛ находилось на Подвалье, наискосок от гарнизонной церкви на Длугой. Когда мы туда явились, нас прикомандировали ко второму взводу третьей роты — а может, наоборот? — который располагался на Свентоерской, в подвале дома, куда можно было попасть через проходные дворы с Длугой. Командиром был Витек — трамвайщик, чудесный малый. В середине дня Антек и Целина сообразили, что все деньги остались в тайнике на Лешно. А на углу улиц Пшеязд и Лешно, за пассажем Симонса, если смотреть от нас, была повстанческая баррикада, и наша квартира на Лешно оказалась на немецкой стороне. Не знаю, как Антек уговорил Казика пойти за этими деньгами. С собой Казик взял свою девушку, Марысю Савицкую, Стасю и еще двоих или троих.