Книга Вокруг трона Екатерины Великой - Зинаида Чиркова

А вот здесь, в Ораниенбаумском дворце, всё ещё было незнакомо и неизвестно Станиславу, здесь было слишком просторно для дворцовой жизни, всё было на виду, очень много света, и благодетельной опеки Владиславовой не приходилось ждать. И потому Понятовскому нужна была смекалка и изобретательность, чтобы попасть в покои Екатерины и затем выйти из них без риска.

Он долго обдумывал свою одежду. Действительно, надо было переодеться так, чтобы ни в ком не возбудить подозрений — светлые северные ночи, когда от смутного неясного света можно было укрыться только за тяжёлыми шторами да в тёмных переходах между опочивальнями и парадными залами, слишком уж отчётливо обрисовывали каждую деталь наряда.

Одеться купцом, но купцов не пускают в покои великой княгини ночью, вельможей — выглядит странно, простолюдином — и того хуже. Пусть это будет наряд не поляка — красный кунтуш[12] он всегда носил с удовольствием, отличаясь этим броским цветом от весёлой и пышной толпы приближённых ко двору. Пусть это будет тёмный плащ, накинутый на скромное домашнее платье русского вельможи. Нет, конечно, не архалук[13], не бесчисленные банты и кружева, лакированные туфли с громадными пряжками, унизанными драгоценными камнями. Да, скромный камзол, тоже скромного тёмного цвета, даже без кафтана, чтобы укрыться плащом, и лёгкие ботфорты прусского солдата...

Понятовский ещё раз оглядел себя в дорогом венецианском зеркале — это дорогое украшение подарила ему Екатерина. Павильон, где разместились посланники английской короны, отстоял далеко от основного дворца, где располагались апартаменты великой княгини и великого князя, и потому приходилось пересекать несколько тёмных аллей, наполненных сладостным и нежным ароматом цветущих лип.

Да, он был хорош. Лицо не слишком красивое — немного кривоват нос, чуть-чуть тонковаты губы, но нежная кожа и едва видный румянец на щеках скрадывали впечатление. Он ещё раз оглядел себя, запахнулся в накидку-плащ, став бесформенным конусом, и открыл дверь в ораниенбаумский сад...

Как ни странно, никто не остановил Понятовского. Его тёмная фигура беспрепятственно пересекла широкие аллеи, прокралась вдоль цветников, залитых неясным сумрачным светом северной ночи, и тихонько подошла к заветным дверям чёрного хода во дворец. Здесь Понятовский ещё немного подождал, оглядываясь по сторонам, но никого не было видно, и он отворил дверь, ничего больше не опасаясь.

Тёмная лестница круто вилась на второй ярус дворца, и Станислав бережно ставил ноги на почти отвесные ступеньки. Этим ходом пользовались служанки и камердинеры, повара и посыльные, но теперь всё спало благодетельным сном, и Понятовский беспрепятственно проник в приёмную залу великих князей, где его уже дожидалась преданная Владиславова.

В зале сторожили гвардейцы самого великого князя, но Владиславова уже дала им несколько бутылок очень крепкого рома, и теперь головы их покоились в самых необычных местах: то на плече верного товарища по оружию, то на широком диване, а то и просто на длинном столе, свидетеле ночной пирушки.

Стараясь не стучать ботфортами, Понятовский вслед за Владиславовой пересёк большую приёмную залу и скользнул за укрытый бархатными гардинами вход в опочивальню и кабинет Екатерины.

Громадная комната скупо освещалась одной лишь свечой, поставленной на круглый столик в углу. Серая белёсость северной ночи скрывалась за тёмными плотными гардинами, и во всех углах опочивальни затаился тускло-белый сумрак, ещё более сгущавшийся возле одинокой свечи в высоком серебряном шандале. Зато она резко высвечивала и копчёную лососину, и отблескивающую перламутром осетрину, круглила заморские фрукты и сквозила через хрустальный графин с токайским, преломляясь на светлой скатерти едва видимой радугой.

Но еда и питьё не так уж интересовали Понятовского, как сама Екатерина, белая в этом сером сумраке, оттенённая широким коричневым капотом с зелёными бархатными отворотами. Её роскошные волосы уже были убраны на ночь под плоёный кружевной чепчик, но, едва увидев Станислава, она небрежно стащила с головы свой крохотный головной убор, и её шелковистые богатые волосы пенной волной скатились по спине и укрыли будто плащом.

Он очень любил её волосы, перебирал их в ладонях, вдыхал их сладостный аромат и всё ещё не уставал изумляться их пышности и величавости.

Великая княгиня неслышно подплыла к нему, и первый их поцелуй здесь, в Ораниенбауме, был целомудренным и коротким.

Потом Понятовский прильнул губами к её белой округлой руке и снова удивился её изяществу и совершенной форме. Нет, сама Екатерина лицом не была слишком уж хороша, его правильный овал портил острый, выдающийся вперёд подбородок, но и это словно бы придавало ей пикантность, вносило нечто индивидуальное в её облик.

— Ах, какие же ручки, — сладко прошептал Понятовский, целуя один за другим длинные тонкие пальчики Екатерины, — ни у одной из местных дам не встречал я такой совершенной формы, такой белизны и изящества...

— А ведь много пришлось перецеловать дамских ручек, — засмеялась Екатерина, — и все вы, дамские угодники, ввели в моду этот обычай — целование руки. А так, если бы по старым русским обычаям, вы даже и не увидели бы обладательниц ручек, вас бы и в терема не пустили, не то что танцевать на балах и отпускать комплименты на куртагах...

Слова её словно бы отрезвили Понятовского, её немного ироничный, насмешливый тон будто вылил ему на голову ушат холодной воды. Однако он не подал и виду и продолжал любоваться её руками, целуя их до самого локтя, благо рукава у капота были такие широкие, что позволяли делать это.

И Екатерина поняла, что тон её, пожалуй, вовсе не годился для этого опасного свидания.

— Вас никто не видел? — уже совсем другим голосом, нежным и мягким, спросила она.

— Если бы кто и напал на меня, при мне моя шпага, — горделиво выпрямился Понятовский.

— Императрица усилила охрану, она теперь очень боится за свою жизнь, — уже серьёзно объявила Екатерина. — С тех пор, как появилась на небе эта волосатая комета, она не перестаёт думать о своём последнем часе и страшится...

— Но ведь комета была предсказана Галлеем, и предсказано, что появится она именно в нашем, пятьдесят восьмом году, — подхватил Понятовский, и опять Екатерина уловила, что они говорят на одном и том же языке, что им не надо объяснять друг другу простейшие вещи, о которых многие дворцовые приближённые не имели понятия.

Они разговаривали на французском, и красота и изящество этого языка ещё больше сближали их, поскольку они читали одни и те же романы, одни и те же философские сочинения и нередко цитировали одни и те же изречения. Им было легко и свободно говорить друг с другом, они понимали все мысли собеседника. При дворе это была большая редкость, и Екатерина очень ценила Понятовского именно за эту начитанность и образованность, широту взглядов, которой обладала сама.