Книга Хроника рядового разведчика. Фронтовая разведка в годы Великой Отечественной войны. 1943-1945 гг - Евгений Фокин

Пошел к взводному. За последнее время в жизни Дышинского произошли важные и радостные события. Исполнилась его заветная мечта — в декабре сорок третьего он связал свою жизнь с ленинской партией,[8] это дало ему еще одно преимущество — быть примером в борьбе с фашизмом. Тот день, когда в политотделе дивизии ему вручили партийный билет, он вспоминал не раз. От переполнявшего его счастья он весь светился. Указом Президиума Верховного Совета СССР от 20 декабря 1943 года ему было присвоено высокое звание Героя Советского Союза. В конце января 1944-го Дышинского поздравляли с присвоением очередного воинского звания «лейтенант».[9] В спрессованной, наполненной, кипучей и напряженной жизни командира взвода эти события были приятны и ошеломляющи. И мы от души радовались успехам и высокой оценке ратной работы нашего командира. Он теперь жил отдельно, разместившись в небольшой комнатке. Выглядел солидно. Одет был в новенькую офицерскую форму, талию туго перехватывал широкий ремень, на котором висел армейский нож в самодельных ножнах. Лицо чисто выбрито. Белоснежный подворотничок резко контрастировал с продубленной морозом и ветрами по-юношески тонкой шеей. Новенькие погоны, коричневая, поскрипывающая при ходьбе портупея, отполированная до блеска кобура дополняли его нарядность, даже парадность. Но по-прежнему смотрели внимательные, не по летам серьезные глаза, а улыбка располагала к беседе. Однако не всегда спокойным и добрым был наш взводный. И, затягиваясь горьковатым дымком папиросы, предложенной мне командиром, я вспомнил случай, имевший место во время боев на Курской дуге.

Как-то во время движения разведгруппы по нейтральной полосе меня с напарником выделили в левый боковой дозор. И волею случая получилось так, что нам удалось попасть на след, оставленный гусеницами вражеских танков, совпавший с направлением нашего движения. Это и дало нам возможность бесшумно несколько выдвинуться вперед разведгруппы, которая пробиралась по бурьяну, буйно разросшемуся на заброшенных во время войны землях. И когда мы натолкнулись на воронку от небольшой авиабомбы, то решили подождать, временно укрывшись в ней.

Настороженное ухо ловило в окутавшей нас темноте все незначительные шорохи. Не ускользнуло от нас и потрескивание бурьяна, сквозь который продирались наши товарищи. К сожалению, эти шорохи услышали и немцы. Тотчас последовал то ли окрик, то ли вопрос. Вверх поползли и закачались на парашютах две ракеты, разорвав тяжелый мрак и высветив участок бурьяна. Скороговоркой на произведенный шорох ударили шмайсеры. Резкие сухие выстрелы вспороли тишину. Пульсирующие трассы, словно смертоносные щупальца, принялись шарить в бурьяне.

Группа затаилась. Немцы принялись поспешно освещать близлежащую местность ракетами. Потянулись томительные минуты ожидания. По еле уловимым потрескиваниям бурьяна мы догадались, что разведгруппа начала отход, и вскоре шорохи смолкли. Теперь в непосредственной близости от немцев мы остались одни. Не мешкая, быстро достали гранаты, поставили их на боевой взвод и разложили на краю воронки, чтобы были под рукой. Соблюдая осторожность, убрали руками из-под ног вздыбленные взрывом комья земли и приготовились к открытию огня, если немцы бросятся преследовать наших товарищей.

В напряженном ожидании прошло несколько минут. Стало тихо. Казалось, все замерло, застыло в оцепенении. А вокруг не видно ни зги.

Мой напарник не выдержал трудного испытания тишиной и, не сказав мне ни слова, выскочил из воронки и бросился за отошедшими товарищами. Немцы снова всполошились, и стрельба с их стороны разгорелась с новой силой. Я выжидал. Не отвечала огнем и наша оборона.

Время шло. Как же тяжело, тоскливо одному в 30 метрах от врагов! Когда стрельба поутихла, я тоже решил отползать. Но куда?

До встречи с немцами разведгруппа долго ползала по нейтралке, частенько меняла направление движения. Мы находились в зоне действия поля Курской магнитной аномалии, и компас на руке практически бездействовал. Я затаился — не знаю, куда двигаться. В душе кипела смесь отчаяния и злости. Молчала наша оборона, прекратили огонь и немцы. Наконец, в эту чуткую на звуки тишину ворвалось деловитое татаканье «Максима», которое сняло мое напряжение и успокоило до предела натянутые нервы. Итак, я теперь точно знал, где наша оборона. В этот момент голос «Максима» был для меня ободряющей, радостной музыкой. Этот голос я не мог спутать ни с чем. Беру в правую руку рубчатое тело поставленной на боевой взвод «лимонки», в левую — автомат и осторожно выбираюсь из воронки. Граната теперь в любой момент готова к действию. Если во время движения по нейтральной полосе подвергнусь нападению и возникнет критическая ситуация, грозящая мне пленом, то стоит только разжать ладонь руки — и разящие кусочки гранаты унесут в могилу вместе со мной и нападающих. Такие случаи с разведчиками в нашем подразделении уже были. Выбрался. Прислушался. Тихо. Беру направление движения на голос «Максима» и ползу на четвереньках. Треск пулемета меня манил и притягивал. Где-то совсем рядом проходили его трассы огня, и я мог быть сражен ими в любой момент. Но это не приходило мне в голову. Все мои помыслы были сосредоточены только на одном — скорее к своим. Только этому желанию был подчинен разум, который и управлял моими действиями. Я полз, метр за метром, осторожно приближаясь к нашей обороне, состоящей из отдельных, наспех отрытых стрелковых ячеек. Остановился, перевел дыхание, вытер тыльной стороной ладони обильный пот и почти успокоился. А голос «Максима» по-прежнему звал, тянул к себе. Осмотревшись и критически оценив свои действия, я резко изменил направление движения. Теперь трассы «Максима» проносились где-то правее. Но во мне продолжала действовать интуиция движения — скорее, скорее к своим. И я полз дальше, не чувствуя боли в расцарапанных до крови ладонях и исколотых колючками коленях. И вдруг отчетливо услышал, как кто-то усердно и громко выкрикивал мою фамилию. Не отдавая отчета в своих действиях, вскакиваю и торопливо бегу на этот зов.

И вот я, наконец, среди своих. Радости моей не было границ, к горлу подступил комок, на глаза навернулись слезы. Казалось, еще мгновение — и я разрыдаюсь.

Вскоре небо стало сереть, на востоке пробежали первые всполохи зари, и мы покинули передний край. Едва спустились с высоты в затянутую белесым туманом неглубокую балку, где трава умывалась обильной росой, Дышинский остановил группу и построил нас в шеренгу по одному.

Промерив несколько раз шагами пространство перед нашим маленьким строем, он вдруг остановился и изучающе молча посмотрел на нас. По-мальчишески узкое лицо его, казалось, застыло, губы побелели. Выждав с минуту, он приказал мне и моему напарнику выйти из строя. Мы вышли.

— Перед лицом своих товарищей расскажите, что у вас произошло? Почему вы вернулись не вместе? — сухо, не повышая голоса, но повелительно произнес командир.

Я рассказал и ответил на вопросы Дышинского. Напарник мой, товарищем после случившегося не могу его назвать, не проронил ни слова и не поднял головы.