Книга Девочки - Эмма Клайн

— А мы видим, ты тут сидишь, и думаем, капец, вот бедняжка, — сказала рыжая. Потом я узнала, что ее зовут Донна. Видок у нее был тронутый, бровей совсем нет, и от этого лицо казалось инопланетно-пустым. Она присела, осмотрела велосипед. — Сюзанна сказала, что тебя знает.

Втроем мы попытались надеть цепь. Поставили велосипед на подножку, запахло их пóтом. Когда я уронила велосипед, то каким-то образом погнула шестеренку, и теперь зубцы торчали в разные стороны.

— Твою мать. — Сюзанна вздохнула. — Тут хрен разберешься.

— Тут, не знаю, какие-то плоскогубцы нужны, — сказала Донна. — Так не починим. Тащи его в автобус, потусуешься с нами.

— Подбросим ее до города, — сказала Сюзанна. Обо мне она говорила деловито, как о беспорядке, который нужно прибрать. Но я все равно была рада.

Привыкла уже думать о людях, никогда не думавших обо мне.

— У нас праздник солнцестояния, — сказала Донна. Мне не хотелось возвращаться к матери, к собственному жалкому обществу. Я чувствовала, что если сейчас отпущу Сюзанну, то больше уже никогда ее не увижу.

— Эви хочет пойти, — сказала Донна. — По глазам вижу. Небось любишь поразвлечься, а?

— Да ладно тебе, — сказала Сюзанна, — она еще маленькая.

Я вспыхнула от стыда.

— Мне шестнадцать, — соврала я.

— Ей шестнадцать, — повторила Донна. — А Расселл велит нам быть гостеприимными. Думаю, он расстроится, если я ему скажу, как негостеприимно мы себя повели.

Мне не показалось, что Донна угрожает, поддразнивает — и только. Сюзанна поджала губы, но потом все-таки улыбнулась.

— Хорошо, — сказала она. — Велик сзади положишь.

Автобус был выпотрошен и полностью переделан, внутри грязно, полно всякой пестроты, как тогда любили, — полоски посеревших от пыли восточных ковриков на полу, сплющенные, бугристые подушки с блошиных рынков. Воняло ароматическими палочками, призмы пощелкивали по стеклам. Полусвязные воззвания на кусках картона.

В автобусе были еще три девочки, они обернулись ко мне с жадным, звериным интересом, который я сочла лестным. Пока они оглядывали меня с головы до ног, у них в пальцах тлели сигареты — в воздухе царило какое-то праздничное безвременье. Мешок позеленевшей картошки, клеклые булки для хот-догов. Ящик мокрых, перезрелых помидоров.

— Мы тут сходили в продуктовый рейс, — сказала Донна, но я так и не поняла, что она имела в виду.

Голова у меня была занята другим — моим внезапным везением, струйками пота под мышками, за медленным движением которых я внимательно следила. Я все ждала, когда меня раскусят, вычислят самозванку, которой здесь не место. Слишком чистые волосы. Уступки нормам и приличиям, до которых, похоже, никому не было дела. Пряди моих волос взлетали от ветра, перекрывая вид из окон, из-за чего общее ощущение сдвига, резкого перемещения в этот странный автобус только усиливалось. С зеркала заднего вида свисали перья и связка бус. На приборной доске — пучок выцветшей от солнца лаванды.

— Она едет с нами на солнцестояние, — прозвенела Донна, — на летнее солнцестояние.

Было начало июня, я знала, что солнцестояние в конце месяца, но промолчала. Первое из многих моих молчаний.

— Она будет нашим подношением, — сообщила Донна остальным.

Хихиканье.

— Мы принесем ее в жертву.

Я посмотрела на Сюзанну — наше знакомство, пусть и краткое, казалось, оправдывало мое здесь присутствие, — но она сидела в стороне, не отрывая взгляда от ящика с помидорами. Надавливала на кожицу, выискивала гнилые. Отмахивалась от пчел. Уже потом до меня дойдет, что только Сюзанна не прыгала от радости, повстречав меня на дороге. Держалась со мной как-то формально, отстраненно. Пыталась защитить, других версий у меня нет. Сюзанна разглядела мою слабость — зримую, очевидную; она знала, что бывает со слабыми девочками.

Донна представила меня остальным, я старательно запоминала имена. Хелен казалась моей ровесницей, хотя, может быть, только из-за прически — двух хвостиков. Она была по-свежему хороша, как королева красоты в маленьком городке, — вздернутый носик, несложное личико, хоть и с явным сроком годности. Руз. “Уменьшительное от Рузвельт, — сообщила мне она. — Ну, знаешь, Франклин Дэ”. Она была самой старшей. Круглолицая, розовощекая, как персонаж из книжки со сказками.

Как звали высокую девочку за рулем, я вспомнить так и не могу: после того дня я ее больше ни разу не видела.

Донна подвинулась, похлопала по комьям вышитых подушек.

— Иди сюда, — сказала она, и я уселась на кусачую горку.

Донна казалась странной, даже немного придурковатой, но мне она понравилась. Вся ее жадность и мелочность были как на ладони.

Автобус тряско катился по дороге, внутри у меня все сжималось и подпрыгивало, но когда мне передали кувшин дешевого красного вина, я взяла его, расплескав часть на руки. У всех были счастливые, улыбающиеся лица, то и дело девочки принимались что-то напевать, словно туристы вокруг костра. Я подмечала детали — как они безо всякого стеснения держались за руки, как легко роняли слова вроде “гармония”, “любовь” и “вечность”. Как по-детски вела себя Хелен, которая теребила свои хвостики и разговаривала высоким голоском, как стремительно она вдруг нырнула на колени к Руз, будто хотела обманом втереться к ней под крылышко. Руз не жаловалась, она казалась надежной, хорошей. Потом, впрочем, я стала думать, что там была не столько хорошесть, сколько хорошо замаскированная пустота.

Донна расспрашивала меня о моей жизни, и остальные тоже — бесконечный поток вопросов. Конечно, мне было приятно оказаться в центре их внимания. Непонятно почему, но я им как будто нравилась, и эта мысль была до того новой и бодрящей, что я решила не разглядывать слишком уж пристально столь не слыханный дар. Даже молчанию Сюзанны я придумала оправдание, решив, что она просто такая же, как я, — застенчивая.

— Миленько, — сказала Донна, потрогав мою рубашку.

Хелен тоже оттянула рукав.

— Ты прямо куколка, — сказала Донна. — Расселлу ты понравишься.

Она обронила его имя вот так, запросто, словно и представить не могла, что я не знаю, кто такой этот Расселл. При упоминании его имени Хелен захихикала, с наслаждением повела плечами, будто карамельку сосала. Увидев, что я растерянно заморгала, Донна расхохоталась.

— И он тебе понравится, — сказала она. — Он не такой, как все. Честно. Рядом с ним прямо улетаешь, по-настоящему. Он как солнце, типа того. Огромный и правильный.

Она посмотрела, слушаю ли я ее, и явно обрадовалась, увидев, что слушаю.

Она сказала, что там, куда мы едем, люди понимают, как им жить. Расселл учил их, как найти путь к истине, как выпустить на волю подлинную сущность, которая сжалась в комочек у тебя внутри. Она рассказывала про какого-то Гая, который раньше был сокольничим, но потом стал жить с ними и теперь хочет быть поэтом.