Книга Ищейки - Питер Ловси
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Уигфул вернулся к записке:
— Первые две строчки:
скорей всего, просто означают, что кавер у него. Поэтому нам надо сфокусировать внимание на третьей и четвертой строчках:
Тут возникает сразу три вопроса: какая леди? Что за запертая комната? И почему «семнадцать»? Под леди, возможно, подразумевается все та же Виктория — то есть кавер, — но мы не можем исключать и другие варианты. Имеет ли эта дама какое-то отношение к последней строчке, то есть числу семнадцать? Знаем ли мы какую-нибудь семнадцатилетнюю леди, которая — сейчас или в прошлом — как-то связана с этим делом?
Снова молчание.
— Нам может помочь запертая комната, — продолжал Уигфул. — Возможно, существует какая-то старая история или легенда о некой молодой женщине, жившей взаперти. Тюрьма. Психиатрическая лечебница. Монастырь. Масса вариантов.
— Есть идеи? — спросил ПНП, оглядев всех сидевших за столом.
Том Рэй буркнул:
— Я бы посмотрел в другую сторону, сэр. Может быть, семнадцать — это часть адреса?
— Неплохо, — одобрил ПНП снисходительным тоном, словно не рассчитывал услышать что-то дельное от кого-нибудь, кроме Уигфула.
— Айзек Питман, изобретатель стенографии, жил в доме номер семнадцать по Роял-Кресент. Там на стене висит табличка.
— А он-то тут при чем? — спросил Питер Даймонд. — Или у него была юная сексуальная рабыня?
— Очень в этом сомневаюсь, — холодно возразил ПНП. — Я читал о Питмане. Это был человек высоких принципов. Как и я, трезвенник, вегетарианец и противник табака.
Повисла неловкая пауза. Даже Даймонд не решился продолжать тему сексуальной жизни Питмана — или ПНП.
— Это всего лишь предположение, — пробормотал Рэй.
Еще одна версия поступила от Кайта Халлиуэлла:
— Возможно, число семнадцать относится ко времени. Например, семнадцать часов, то есть пять вечера.
— Если так, мы опоздали на десять минут, — заметил Даймонд, взглянув на часы. — Лично я сомневаюсь, что этот шутник даст нам много времени на раздумье. Ему это ни к чему, верно? Это как в той книжке, «Тридцать девять ступеней». Бесполезно искать заветные ступени. Не поймешь, что нашел их, пока не окажешься на нужной лестнице. Я хочу сказать: мы можем весь вечер гадать про «семнадцать то» и «семнадцать се». Семнадцать лошадиных сил, семнадцать деревьев на улице, семнадцать дней в месяце, пятнадцать игроков в регби плюс два запасных. Пока мы не знаем, где искать, все это гадание на кофейной гуще.
— То есть, вы предлагаете…
— Игнорировать этот стишок. Сосредоточиться на других зацепках.
— Каких зацепках? — пробурчал Рэй.
Уигфул вставил:
— Мы работаем не покладая рук.
— А где результаты?
— Нельзя торопить следствие.
— Ну почему же, — пожал плечами Рэй. — Питер Даймонд получил признание в убийстве всего через пару минут после того, как приехал на место.
ПНП тяжело вздохнул.
— Джентльмены, давайте сосредоточимся на марке. Думаю, мы не можем просто игнорировать это сообщение. Возможно, Питер прав и преступник морочит нам голову, но, если мы сумеем извлечь из этой записки что-то полезное, у нас появится шанс связать ее с другими уликами.
— А кто-нибудь видел этого парня в понедельник утром? — спросил Даймонд. — Или лестницу у окна?
— К сожалению, нет, — ответил Уигфул. — Но недалеко от места преступления шесть или семь человек заметили мойщиков окон, которые показались им подозрительными.
— Вы когда-нибудь видели мойщика окон, который не казался бы подозрительным? Как насчет криминалистов? Они что-нибудь раскопали?
— Вор работал в перчатках. В комнате найдено много всяких волосков и волокон, но поскольку в музее каждый день бывает полно людей, они могут принадлежать кому угодно. Шкафчик с маркой взломали ржавым гвоздодером.
— А сотрудники музея?
— Это энтузиасты, волонтеры. Местные филателисты. Они работают в музее по очереди, по два человека и больше. Мы допросили всех, кроме двух, которых нет в городе. Никто не запомнил ничего необычного перед кражей, хотя, как кто-то резонно заметил, очень трудно судить задним числом.
Даймонд не стал задавать других вопросов, предоставив заседанию идти своим путем. Это была территория «Шмеля», и он не собирался на нее вторгаться. В начале седьмого все закончилось.
— Приятного уик-энда, джентльмены, — сказал он, выходя из комнаты.
— Завтра не придешь? — спросил Рэй.
— Нет смысла. Мое дело почти закончено.
— Чем будешь заниматься?
— Приучать к лотку кота, если только жена не шутит.
В следующий понедельник, собираясь на вечернее собрание «Ищеек» в церковь Св. Михаила, Ширли-Энн постаралась подготовиться получше. Перед этим она основательно покопалась на полках местных букинистов и раздобыла редкий и сильно потрепанный сборник рассказов Стэнли Эллина, выпущенный издательством «Пингвин». Поскольку на прошлой неделе она пропустила свою очередь, теперь ее наверняка попросят порекомендовать какую-нибудь книгу, и рассказы Эллина казались ей самым подходящим выбором. Она обожала этого американского писателя, особенно его короткие произведения. А если кто-нибудь станет возражать, что рассказы не стоит принимать всерьез, она напомнит об Эдгаре По, Конан Дойле и Честертоне, чьи новеллы, как известно, положили начало всей детективной литературе.
День сложился удачно, поскольку по пути с работы она купила почти новый фиолетовый джемпер всего за один фунт. Именно его она надела сегодня с черной вельветовой юбкой от «Уор-он-Уонт»[1].
Вечер выдался холодным, но сухим. Как только она спустилась в крипту, на нее повеяло теплым воздухом хорошо протопленного помещения. Мисс Чилмарк — судя по всему, взявшая за правило приходить раньше всех, — заявила, что в комнате жарко как в печке и она хочет поговорить с домовладельцем. Дама с решительным видом прошествовала мимо Ширли-Энн, но, как оказалось, только для того, чтобы удалиться в гардероб. Жалобы на сильную жару никогда не находили сочувствия у Ширли-Энн. При ее худенькой фигуре — «субтильной», как мило говорил Берт, — ей вечно не хватало тепла.
Джессика тоже была на месте, одетая в строгое стильное платье в черно-серой гамме. Ее плечи с небрежной элегантностью обвивал винного цвета шарф, скрепленный крупной серебряной застежкой.
