Книга Кирилл и Мефодий - Юрий Лощиц

И этот красавчик не из той ли самой компании? Уж не поручил ли ему Феоктист подсматривать да подслушивать за ним, Игнатием? А что ещё, спрашивается, он тут собирается делать — в библиотеке? Не пристрастится ли читать Оригена и прочих ересиархов? Кто и зачем повелел собирать эту духовную отраву рядом с сочинениями Святых Отцов? Сколько уже раз так бывало, что старые ереси, осуждённые определениями вселенских соборов, снова начинали дурить головы беззащитным простецам? Даже и Библию церковь не зря велит читать крайне осторожно — не всё сразу, не всё подряд. Особенно это касается книг ветхозаветных. Кого чаще всего бранит Христос? Не безграмотных простолюдинов, нет, но надменных книжников, высокоумных грамотеев, отцеживающих комара, но глотающих верблюда, всех этих буквожоров, знающих каждую строку закона, но на каждом шагу прогибающих закон под свою корысть…

Конечно, не обязательно именно так мог говорить вслух или думать про себя патриарх Игнатий при знакомстве с присланным к нему Константином. Но, по крайней мере, таким могло быть на ту пору настроение этого сурового, слишком много в жизни претерпевшего монаха. Ну, никак не мог он проникнуться доверием к юноше, которого, оказывается, уже нешуточно величают Философом. Скрепя сердце Игнатий выполнил просьбу императрицы. Но вряд ли он долго мог скрыть свою неприязнь к её и Феоктиста юному выдвиженцу. Дни и даже часы службы в патриаршем книгохранилище были для виноватого без вины Константина сочтены.

Таково предположение. Нет нужды добавлять здесь, что оно, мол, «не претендует…». Почему же? Оно как раз и претендует: на наибольшую достоверность. На единственно непротиворечивое обоснование происшедшего. И оно, между прочим, способно осветить странные разрывы и следы скомканности в житийном рассказе. Дело в том, что в 70-е годы, когда житие младшего из солунских братьев писалось, патриарх Игнатий был ещё жив. И было живо великое множество его почитателей, особенно в монашеской среде. И даже звали их «игнатианами». Этим и можно объяснить поразительную сдержанность житийного сообщения о причинах бегства незадавшегося библиотекаря «на Узкое море».

ИКОНОБОРЕЦ АННИЙ

Игнатий или Иоанн?

Македонский историк XX века Харлампий Поленакович, занявшись подоплёкой неожиданного ухода Константина из Софийской библиотеки, также пришёл к выводу, сходному с нашим: в основе происшествия — неприязнь к молодому человеку со стороны тогдашнего патриарха. Только патриархом этим, как полагает историк, был не Игнатий, а другое лицо — Иоанн Грамматик.

Поленакович строит своё рассуждение, исходя из непосредственного соседства двух событий. Первое из них, уже известное нам по «Житию Кирилла», — бегство юноши «на Узкое море», с последовавшим через полгода возвращением в столицу. А второе, изложенное там же, впритык к первому, представлено сюжетом, который в многочисленных древнерусских списках жития носит обычно подзаголовок «Прение Кириллово с Аннием патриархом».

Как известно, восточная церковь не знает патриарха с таким именем. Но из содержания главки явствует, что речь могла идти только об одном человеке — Иоанне Грамматике. Этот Иоанн действительно занимал непродолжительное время престол константинопольского патриарха. В житии лишь слегка переиначено его имя. Впрочем, сделано это потому, что так было принято у тогдашних ромеев: заглазно звать одиозного иерарха Аннием, Яннием, Яннесом.

С обстоятельствами и сутью короткого «прения» мы познакомимся немного ниже. Но для начала важно понять, на чём основаны доводы македонского учёного. Поленакович обратил внимание на то, что после отстранения Иоанна Грамматика в 842 году константинопольская кафедра некоторое время пустовала. Лишь в следующем, 843 году на неё был возведён уже немощный, но духовно бодрый патриарх Мефодий, исповедник, страдалец за веру, много претерпевший от иконоборцев, в том числе и от пресловутого Иоанна-Анния. Исследователь предполагает (впрочем, никаким дополнительным материалом не подтверждая своё допущение), что во время короткого междувластия опальный Иоанн оставался жить в своей столичной резиденции. И что он никому пока не спешил отдать ключи от Софийской библиотеки. Хотя бы потому, что в прежние годы обильно пополнял её по своему вкусу и усмотрению. Именно теперь, убеждает нас Поленакович, и могло произойти откровенное и нелицеприятное «прение» между Иоанном и присланным из самого дворца молодым библиотекарем. Оскорблённый тем, что на должность эту назначили задиристого защитника иконопочитания, Иоанн и делает всё возможное, чтобы выдворить его из книгохранилища.

В таком построении македонского автора всё кажется почти безупречным. Однако бросаются в глаза две хронологические нестыковки. Во-первых, если действительно распря с Иоанном была причиной ухода Константина в монастырь, то почему в «Житии Кирилла» описан сначала этот уход (с последующим возвращением в Царьград) и лишь после того представлено «прение»? Во имя чего понадобилось менять местами причину и следствие? Ведь какие-либо нарушения сюжетной канвы, какие-либо композиционные перекройки совершенно не в авторских правилах. Строгая последовательность повествования просматривается на всём пространстве жития. Здесь перед нами — классический образец поступательного житийного времени, когда каждый последующий эпизод хронологически и причинно-следственно обязан предыдущему. И если бы в данном единичном случае агиографы пошли на сознательное смещение сквозной хронологии, то и объяснили бы читателям, что причиной ухода молодого человека из библиотеки послужило как раз вот это пересказываемое задним числом «прение» с патриархом Аннием. Отсутствие такого объяснения означает лишь одно: агиографы не испытывали нужды в том, чтобы как-то увязывать между собой два расположенных рядом события.

Вторая нестыковка, просмотренная Поленаковичем, ещё более заметна. Из его построения следует: «прение» состоялось почти сразу по приезде Константина из Солуни в столицу, то есть в 842 или 843 году. Но даже с учётом его стремительного умственного взросления, подросток, только-только ступивший на порог придворного училища, не мог ещё быть достаточно оснащён для богословского поединка с опытнейшим полемистом. Ведь Иоанн, как говорили о нём современники, с молодых лет вооружился, как доспехами, знанием множества речений из Библии, особенно из Ветхого Завета, и с их помощью не упускал случая уязвлять иконопочитателей. Или же уловлять себе новых сторонников и покровителей при дворе. Особенно любил он щегольнуть цитатами из пророческих книг. Пророки-де постоянно высказывались против сотворения идолов и кумиров, а разве иконы — не те же идолы и кумиры?

Какие-то споры между почитателями святых образов и их ненавистниками Мефодий с Константином могли слышать ещё в Солуни, особенно в пору пребывания там митрополитом Льва Грамматика. Но их город, как и весь запад империи, оказался всё же меньше подвержен иконоборческому поветрию, пришедшему в Царьград с Востока. Споры не достигали у них такого накала и такой остроты, какие Константин сразу же уловил, попав в столицу. Но ему понадобился не один год учения, чтобы лучше разобраться в доводах той и другой стороны. Да и в происхождении самой ереси, может быть, наиболее изощрённой из всех, какие знал до сих пор христианский мир.