Книга Рабы на Уранусе. Как мы построили Дом народа - Иоан Поппа

– Стой, Цику, какого черта ты туда пойдешь? Ведь место пекаря уже занял Пора, – удивляется Костя.

– Да, но сказал же товарищ Михаил: «Иди-ка ты, друг, в пекари или сторожа!»

– А-а-а-а! – протягивает Костя. – Значит, ты идешь в сторожа!

На секунду он задумывается, потом говорит:

– Нет, никто из вас ни в какую пекарню не пойдет. Вы как миленькие пойдете под арест и после этого прямо в военный трибунал – и ты, и ты, приятель (тут капитан передразнивает голос Михаила). И знаете почему? Потому что тот же товарищ Михаил сказал, дословно привожу его фразу: «Если тебе не подходит… командиром взвода, иди-ка ты, приятель, куда угодно, сделайся пекарем, сторожем!» А тут самое время для обсуждения вашего поведения. Итак, вам не подходит быть офицерами, приятель, – ваша проблема. Но это означает, что вы сознательно игнорируете тот факт, что «мы не должны забывать, что в первую очередь мы военные» (и здесь капитан имитирует глухой голос полковника Станку). Вы грубо нарушаете воинский устав. Капитан Шанку Дан!

– Слушаюсь! – произносит кратко, с поспешной услужливостью, Шанку, приближаясь мелкими шагами.

– Скажи-ка, какое полагается наказание за дезертирство и серьезное отклонение от воинских устава и морали!

– Год тюрьмы, – четко отвечает Шанку.

Но Костя набрасывается на него:

– Товарищ капитан! Год тюрьмы дают за разговоры в строю! А я говорю о дезертирстве!

– А-а-а! – говорит Шанку. – За дезертирство – три года!

– Тогда не буду пекарем, – говорит Цику.

– Вот так правильно, товарищ командир взвода. Ты сразу понял, как сильно любишь профессию кадрового военного.

– Так точно, товарищ капитан, – говорит Цику, сглатывая слюну.

– А ты, Пóра? – говорит Костя.

– Я, думаю, пришел к такому же выводу, как и товарищ комвзвода Цику. – Более того, заявляю, что у меня даже и в мыслях не было отказываться от военной формы и идти в пекари, но в минуту затмения я был введен в заблуждение подрывным и подстрекательским призывом товарища майора…

– Вот так – да! – с удовлетворением восклицает капитан. – Теперь ты рассуждаешь здраво! Можешь ли ты дать показания в этом смысле, товарищ?

– Когда угодно и чистосердечно, – говорю с притворным раболепием.

Все остальные – лейтенант Ленц Василе из Бухареста, лейтенант Панаит Ион, арджешанин, как и я, капитан Морошану Ромео из Байя Маре, старший унтер-офицер Геца Василе из Турды, командир взвода Киву Илие из Каракала разражаются хохотом. А капитан, который совсем не смеялся, продолжает:

– Вот мы тут смеемся, а в сарае свинья подохла! И лежит задницей к двери! А дверь открывается снаружи внутрь…

– Наверняка начальник строго накажет Кирицою, – говорю я Шанку.

– А зачем, вы думаете, он его к себе в кабинет вызвал? Сейчас у них сексуальный час. Думаю, что Кирицою взял с собой баночку вазелина… В него тоже словно бес вселился. Лучше посмотрим, что там делают наши призывники, ведь вот уже и столовая.

Слова капитана возвращают нас к суровой действительности, из которой мы вырвались на несколько минут, и мы вновь погружаемся в мрачный мир, который мы покинули. Мы направляемся в столовую в тусклом свете прожекторов.

Некоторые военные еще ждут своей очереди под дождем, но большинство уже вошли в столовые залы. Прохожу вдоль длинного ряда людей, вхожу в столовую и добираюсь до окошка. За ним несколько женщин с постаревшими раньше времени лицами наливают чай в алюминиевые кружки с изогнутыми или побитыми ручками или краями, потом бросают в такую же алюминиевую миску на пластиковом подносе половник недовареной кислой капусты с несколькими нитками мяса в ней. Военный проходит дальше, толкая поднос по железным рейкам, берет из корзины ломоть черного хлеба, идет к одному из столов, вынимает ложку из нагрудного кармана блузы защитного цвета и приступает к еде. Таков наш ужин.

Гляжу вокруг, на людей, склонившихся над жестяными мисками. При бледном свете лампочки на потолке на их лицах играют тени, а их небритые щеки придают им вид мужской диковатости. Так должны были выглядеть когда-то варвары, попавшие в плен к римлянам. Я представляю их себе, как они сидят, прикованные к сиденьям трирем, склоняясь над тяжелыми рукоятками весел, и их спины, блестящие от пота, вздрагивают под бичами надсмотрщиков. На мгновение мне является откровение нашего собственного рабства.

Но современные рабы молчаливы. От сырой одежды поднимается легкий пар. Разгоряченные работой тела нагревают закрытое помещение зала. Между столами время от времени проходит женщина в засаленном, когда-то белом халате, неся в руках груду мисок по направлению к мойке. Усталые взгляды солдат скользят поверх вещей, не видя ничего и погружаясь в образы и воспоминания, доступные только им.

Мне думается о том, какие бы картины вышли из-под кисти художника, который бы умел видеть в этих лицах величие и нищету мира, как будто оторванного от времени. Я прохаживаюсь между рядом столов. Сам не знаю, зачем я это делаю. Возможно, из смутной потребности видеть как можно больше, чтобы запечатлеть в памяти этот мир чарующей нужды.

Женщины с натруженными руками наливают чай и накладывают еду одним и тем же половником, который погружают попеременно то в чай, то в запачканные алюминиевые бидоны с вареной капустой. Полотенца, которыми они пользуются, превратились от долгого употребления в серые лохмотья, а вода, в которой моют миски, имеет плотность помоев. Кружки, двери, подносы, столы, стулья, стены, цементные полы, окна – все покрыто сальным налетом, по которому скользят и руки и ноги. Мы сами грязны с головы до пят, лишь только глаза наши блестят ясным блеском, только они еще чисты. И местами – душа. На воротниках униформы полно грязи и пыли, грязны ремни, грязна обувь.

За столами в зале осталось еще сидеть несколько человек. Девушка из столовой, с сигаретой в уголке рта, собирает с отвращением миски. Выхожу на воздух, где меня ждет взвод.

– Все на месте?

– Да.

Высший по чину офицер из Координационной группы появляется рядом с нами как ошпаренный:

– Какого хрена вы тут торчите? Идите, черт возьми, к машинам! Что вы тут копаетесь, ядрена вошь, как будто рыбьих хвостов наелись?!

Я кричу:

– Взвод, равняйсь!.. Вперед шагом марш!

Трап-трап, трап-трап, трап-трап…

Сто сорок четыре ноги поднимаются и опускаются, как поршни у мотора локомотива, сто сорок четыре ботинка месят грязь. Впереди шагают другие колонны солдат. Мы направляемся к выходу со стадиона. Солдаты Ротару Эдуард, Никулицэ Ион и Тот Юлиу выходят из строя и идут ко мне попросить у меня разрешения переброситься парой слов с родственниками, которых они видели в других взводах – из новых партий, прибывших сюда.

– Мне кажется, я видел своего брата, – говорит Штайнер Иосиф. – Можно и мне?