Книга Немецкие диверсанты. Спецоперации на Восточном фронте. 1941-1942 - Георг фон Конрат

Фукс вместе со мной отправился на пост. Все ребята построились прямо перед входной дверью, и я подумал с усмешкой: «Это работа Вилли». Пара офицеров выглядывала из окон, лениво наблюдая, как Вилли дал команду «сомкнуть ряды». Мне было очень интересно, что бы они подумали, если бы узнали, кем мы являемся на самом деле. Растягивая время, Вилли не спеша обходил строй, и только после того, как убедился, что каждый сориентировался на местности, дал команду «шагом марш!». Горланя песни, мы триумфально отправились в сторону завода боеприпасов.

Через час мы добрались до места. Войдя во двор фабрики, мы запели еще громче. Командиры, офицерский состав – все стояли и смотрели на нас, широко открыв рты. Нам удалось обвести вокруг пальца даже наших инструкторов. Они ожидали, что мы станем красться и в конце концов все равно попадем в ловушку. Но вышло так, что мы одурачили все побережье, хотя должно было быть наоборот. Мы доказали нашу абсолютную готовность и то, что никто и ничто не способно нас остановить, причем совершенно не важно, насколько серьезно охраняется тот или иной объект. Как мы узнали позднее, это был полнейший шок, который они когда-либо испытывали, а ведь многих офицеров рангом повыше судили за отсутствие смекалки и предусмотрительности.

Грузовики уже ждали нас, наше подводное оборудование было собрано, и теперь мы отправлялись на заслуженный отдых. Все до одного мы чувствовали себя изможденными и, добравшись до кроватей, упали без сознания. Никто не тревожил нас, и было уже около одиннадцати часов, когда я проснулся на следующее утро оттого, что кто-то потрепал меня по плечу, и в этом движении чувствовалась теплота и уважение.

– Для вас телеграмма от адмирала Канариса, – услышал я голос.

Я выпрыгнул из кровати, умылся, оделся, почистил форму, натер звездочки на погонах и кинулся в штаб. Суровые, неулыбающиеся лица старших офицеров неприветливо смотрели на меня. Все они сидели за большим круглым столом, и я отсалютовал с уверенностью, как офицер старой закалки. Затем я снял фуражку, и сержант, одним движением перехватив, повесил ее на крючок. Старший из офицеров, бригадный генерал, указал мне на стул, и я с гордостью присел.

– Вы, черт бы вас побрал, доставили мне массу неприятностей, – сказал он железным тоном. – Теперь моим офицерам приходится отвечать за все. Я понимаю, вы отлично представляли, что вам нужно выполнить задание и офицеры на командном посту были информированы о вашей массовой высадке на берег. Но вы, как змеи, которых не видно в траве, вылезли из-под воды и всех одурачили. – В его взгляде чувствовалась неприязнь и даже ненависть. – Мои тупые офицеры зорко следят за территорией, ничего не упуская из виду, но вы и их обхитрили, нарушив все правила. Маршировать и петь строевую с таким видом, будто это обычная учебная группа, – просто нелепость!

Я слушал его, но не мог сконцентрироваться и осознать до конца то, что он в тот момент думает и переживает. А потому ответил задорно:

– Если у ваших людей нет мозгов, чтобы думать, то боюсь, я ничем не смогу помочь.

Он посмотрел на меня так, будто готов был застрелить, чувствуя, что не в силах ничего сделать, и, вместо ответа, швырнул мне телеграмму от адмирала Канариса. Очень спокойно я поднял послание и поблагодарил его. Телеграмма гласила:

«Хорошая работа. Адмирал Канарис».

Прочитав телеграмму, я вспомнил, как, проходя мимо группы офицеров невысокого ранга, болтавших друг с другом и совершенно игнорировавших меня, услышал, что, даже не удосужившись понизить голос, они обсуждали нас. Затем кто-то из них нарочито громко произнес следующее:

– На этот раз Германия набрала целый детский сад. – Конец фразы покрыл смех остальных.

Мне хотелось повернуться и послать их куда подальше, но они были старше по званию, и все, что мне оставалось, – это сжать зубы и молча идти своей дорогой. Но сегодня настал час, когда я почувствовал себя удовлетворенным. Меня совершенно не волновало, что теперь их будет судить военный суд, потому что за неудачное выполнение задания любой из нас мог быть расстрелян. Сейчас те самые мальчики из детского сада показали, что они могут работать, может, даже лучше, чем более опытные офицеры. В конце концов, мы не прохлаждались все это время, а тренировались в самых жесточайших условиях.

Голос бригадного генерала прервал мои мысли:

– Если бы у меня была власть, я бы отдал под суд большинство из вас за дерзость, непослушание и нарушение инструкций. Но, к вашему счастью, вы находитесь не под моим командованием. Я не знаю, в чем заключается ваша работа, да это и не особо мне интересно. У меня есть приказ выделить вам двенадцать барж, шесть ракетных установок, двенадцать штурмовых орудий, шесть пушек 88-го калибра и шесть транспортных средств для перевозки войск – плюс штабную машину.

Я усмехнулся, игнорируя слова генерала. Это значило, что, наконец, нас отправляют участвовать в настоящих боевых действиях и поэтому теперь уж точно не будет никаких академий. Я вежливо спросил, когда мы получим всю технику.

– Сегодня, – ответил он сжато, – и надеюсь, больше вы не попадетесь мне на глаза.

Всех, кто находился в штабе, распустили. Никто из старших офицеров не заговорил со мной, но и со стороны я не слышал ни одного ругательства в свой адрес, даже если таковые были, их произносили тихо. Ликуя всей душой, я бегом бросился в казармы и обнаружил всю группу, ожидающую меня. Они радовались, как дети, наворовавшие яблок из сада, и, увидев меня, буквально набросились с вопросами. Между нами не было никаких формальностей. Я был их начальником только потому, что меня им назначили. В действительности мы все были равны между собой и поэтому не утруждали друг друга такими вещами, как отдавание чести и ведение разговора командным тоном.

– Думаю, теперь уж точно пришло время увидеть настоящую войну своими глазами, – объявил я ликующе. – Сейчас слушайте все до одного. Штурмовое оружие и всю остальную боевую технику, которая предназначена для нас, я хотел бы принять сегодня. Нужно установить все перед входом в казармы и привести в боевую готовность. Необходимо, чтобы наши действия выглядели профессионально и чтобы ни у кого не повернулся язык назвать нас детским садом. – Эти последние слова я произнес с гордостью.

Совершая обход бараков и уже дойдя до половины, я увидел вбежавшего Вилли.

– Эй, Георг! Ты заполучил самую лучшую машину! – прокричал он. – Она может пройти самые сложные участки дороги, плавает, на ней даже железнодорожные пути переедешь. Я думаю, она умеет прыгать и через канавы. Но самое главное, Георг, – он покраснел, – она принадлежит нам с тобой.

Я проигнорировал его последнее замечание, и тогда он продолжил:

– А давай поедем в Пиллау на машине. Мы сдали экзамены по вождению, значит, можем делать это спокойно.

Эта идея очень понравилась мне, и мы вышли, чтобы взглянуть на нее. На дверях были нарисованы расколотые вазы – отличительные знаки воинской части. Это означало, что мы были независимы, находясь под собственным начальством и началом Верховного главнокомандующего. В то же время на машине был изображен флаг штаба. Вилли надеялся сесть на место водителя, и я согласился.