Книга Записки офицера "Смерша". В походах и рейдах гвардейского кавалерийского полка. 1941-1945 - Олег Ивановский

— Товарищ старший сержант, вас просит подойти вон тот майор, видите, сидит на скамейке.

— Есть подойти к майору, — ответил я, удивившись форме приказания: «Просит подойти». Поправив пилотку (кстати, поносить зеленую фуражку мне в жизни так и не удалось, ни в войну, ни после), искоса глянув на свои видавшие виды сапоги, я постарался как можно четче, как учили, подойти к сидевшему офицеру и по-уставному доложить:

— Товарищ майор, старший сержант…

— Знаю, знаю, вольно. Садитесь, пожалуйста… — как-то не очень по-военному ответил майор, жестом предлагая сесть рядом.

Я успел заметить, что петлички у него были не зеленые и фуражка просто защитного цвета лежала на скамейке сбоку.

— Ивановский Олег Генрихович, 1922 года рождения, призыва 1940 года, комсомолец? — скорее утвердительно, нежели вопросительно произнес он, вызвав своей осведомленностью в моих «установочных данных» естественное недоумение.

— Так точно… — растерянно произнес я.

— Не удивляйтесь, не удивляйтесь. Мне о вас рассказал комиссар вашего полка. А я из штаба фронта. Расскажите о себе, пожалуйста, о своей семье, о родителях, родственниках…

Рассказ мой не занял много времени, биография-то короткая. Когда я умолк, майор, улыбнувшись, посмотрел мне в глаза и опять как-то по-домашнему сказал:

— Так вот, товарищ Ивановский Олег Генрихсвич, 1922 года рождения, 1940 года призыва, член ВЛКСМ, есть решение откомандировать вас на специальные оперативные курсы в Особый отдел фронта. Получитесь там несколько месяцев, получите новую специальность и работу. Слыхали что-нибудь о чекистах? Так вот у вас будет возможность стать одним из них. Надеюсь, не возражаете? Вопрос с вашим командованием согласован.

— А как же застава?.. — растерянно произнес я.

— Ничего, будут службу и без вас нести.

4 сентября 1942 года, как отмечено в моей записной книжечке, на попутной машине, закинув в кузов вещмешок — все свое немудреное имущество, я выехал из Белева в Ефремов, где в то время находился штаб Брянского фронта и его службы. Неподалеку от города в небольшой деревеньке Челищево собирались будущие курсанты, присланные из разных частей всех родов войск фронта. Не встретил я только ни одного пограничника.

Что же будет дальше? Что новое готовит мне судьба? Та новая специальность и работа, которой мне предстояло овладеть, была, по-видимому, интересной, загадочной, полной романтики. Работу контрразведчика-чекиста я знал, как и все непосвященные, лишь по книгам да кинофильмам. Все это было очень интересно и вызывало громадную зависть к тем смелым и умным людям, жизнь и работа которых были отданы разоблачениям козней коварного и хитрого врага. Только так, и не иначе!

Что я мог знать о работе НКВД? В моем довоенном окружении чекистов не было. Не было среди родных, близких, знакомых и репрессированных, ни одного человека.

Почему именно мне предложили работу в контрразведке? Не знаю. Кто принимал решение — это от меня было закрыто. Может быть, сыграло роль, что я служил в погранвойсках. Может быть, то, что в звании старшего сержанта я занимал офицерскую должность политрука погранзаставы. Кроме того, я был довольно образован, грамотен по тем временам. Любил работать с людьми, был активен, умел говорить, доходчиво для солдат что-то объяснить.

Однажды утром среди нашей разновойсковой компании я заметил офицера средних. лет, с красивым волевым лицом, чуть полноватого, с двумя «шпалами» на зеленых петлицах и, наконец, в пограничной фуражке. Очень хотелось попасться ему на глаза. Как же! Пограничное братство! Уж он-то обязательно должен со мной заговорить, мы же оба пограничники… Однако мне — двадцать, ему на вид около сорока лет… Я — всего лишь старший сержант, в пилоточке, он подполковник, в фуражке…

Но тем не менее на следующий день он действительно окликнул меня:

— Откуда, старший сержант?

Я ответил.

— А до этого где служил?

Сказал про школу в Коломые, про Харьков, про 92-й отряд, про 9-ю заставу.

— Знаю, знаю этот отряд, встречал. Лихо дрались. Вот только начальнику отряда и комиссару не повезло, и Тарутин и Уткин погибли. Слыхал такие фамилии?

— Слыхать-то слыхал, но ни разу не видел.

— В районе Умани они с частями двух наших армий в тяжелейшую обстановку попали. Тебе, брат, повезло. Крепко повезло. А здесь-то ты чего? На курсы прислали?

— Да, на курсы, а вы тоже? Нас учить будете?

— Нет, я сюда на время. Фронт пока в резерве держит. Должен назначение получить. Ну, давай, пограничник, учись. Может, встретимся. Соломатин моя фамилия. Запомнишь?

— Запомню, товарищ подполковник.

В Челищеве мы пробыли недели две, ничем не занимались, отдыхали, «разговоры разговаривали», письма писали.

* * *

Письма… В наш век эпистолярный жанр существенно умалил свое значение в общении людей. Просто телефоны, радиотелефоны, вплоть до спутниковых, просто телеграфы и факсы, Интернет… А что в те годы могло заменить письмо, быть дороже письма? Письма из дома, от родных, от любимой. Или наши письма там, в тылу, с обратным адресом «Полевая почта…», сложенные треугольником, без марок, но с обязательным штампом «Просмотрено военной цензурой». Что могло быть дороже?

Как ждали писем мы на фронте, порой не имея возможности даже адреса своего сообщить. А все равно ждали, ждали как чуда. Как сообщишь? Кто его знает, адрес вот этой самой «полевой почты №…» надолго ли? А если ранят, а если в другую часть?

А сколько наших писем, да и не только наших, а и к нам идущих, сколько мыслей и слов в них были в клочья разорваны? Снаряды, мины, бомбы полевые почты не миловали. Вот и думай: то ли адресатов с той или другой стороны уже в живых нет, то ли письма по дороге та же участь постигла.

Чудом за эти пролетевшие годы сохранилось десятка два моих фронтовых писем. Писаны они были в разные годы войны не только из разных мест, но и из разных стран. Но во всех этих пожелтевших и ветхих листочках жила одна мысль.

«…Вчера подучил твое письмо, написанное месяц назад. И мои письма идут так долго? Прав Лебедев-Кумач: «У писем моих непростая дорога, и ты не проси их ходить поскорей…»

Это из письма 1944 года, когда мы шли на запад.

А вот строчки из записной книжечки, написанные еще в 1940 году:

«Верочка пишет часто…», «Верочка пишет реже…» — это через месяц.

«От Веры давно не получал писем…», «…Писем давно не получал, как-то там мои?» — это июль 1941-го.

«Как хочется получить весть из дома, от Верочки нет писем более двух месяцев…» — это август.

А как-то в том же месяце пришло письмо с такой подписью: «..Люб. теб. Вера…» Очень спешила!

Тоска зеленая по письмам. А ведь больше всего ждал письма от любимой. Такова молодость. А уж потом от родителей, друзей, товарищей. Письма…