Книга Больше всего рискует тот, кто не рискует. Несколько случаев из жизни офицера разведки - Владимир Каржавин

— Но не расстраивайтесь. Сегодняшний день, ваш первый день работы на живца, можно считать удачным.

— Серьёзно?

— Да, да. Дело в том, что хозяин лавки, некто Вербицкий Тимофей Владиславович, по прозвищу Тимка-Хорёк, — известный вор, аферист и скупщик краденого. Специализируется на антиквариате. Вышел на свободу после февральских событий семнадцатого. И, что очень важно, несколько лет назад проходил по делу и был осуждён вместе с отцом Кошелькова.

— Что, и папаша тоже?

— Тоже, из блатных. Вот потому-то Янька ему и доверяет. А в деле купли-продажи произведений живописи нужен помощник, хорошо в этом разбирающийся. Так что мы на верном пути. Только предостерегаю, не суйтесь больше в лавку. Вербицкий не дурак и очень осторожен. Если надо, он вас сам найдёт.

Балезин молча согласился. И вдруг вспомнил:

— Ну а этот, что у меня стрельнул закурить?

Отман пожал плечами:

— Чёрт его знает. Первый раз вижу. Похоже, из жиганов.

— Карманник?

— Как раз нет. Жиганы — это новое явление в преступном мире. Это те, кто не умеет воровать и промышляет мелкими грабежами. До семнадцатого года их почти не было.

Перед тем как проститься, Алексей хотел спросить об Ольге, но не решился.

* * *

Спустя несколько часов, когда на Москву опустилась ночь, в одном из частных домов на окраине тоже происходил разговор.

— Так, говоришь, живопись, западноевропейская? — прищурился Кошельков, в упор глядя на собеседника. — И валютой готов платить?

Вербицкий утвердительно кивнул.

— Как его?

— Серж Дюваль, француз, коммерсант.

— От Седого узнал?

— От него.

Седой, пожилого возраста представительный мужчина лет шестидесяти, получил такое прозвище за красивую седую шевелюру. Ещё в царские времена он слыл наводчиком, служа в богатых домах, гостиницах, домах свиданий. Ныне обосновался в «Метрополе» в качестве портье. Седой давно был связан с бандой Кошелькова и информировал её обо всех поселившихся в «Метрополе» и представлявших для бандитов интерес.

— А вдруг мусор? — сверкнул глазами Кошельков.

— Ну, Янь, сам понимаешь: стопроцентную гарантию давал только ювелир Меерсон, рассматривая камушки. Впрочем, суди сам: откуда в нынешней уголовке возьмутся филёры, калякающие на французском? Там сейчас рабочие мужички да матросня. Это тебе не Путилин и не Кошко.

— А если он из Чеки? — усмехнулся Кошельков, с презрением выговорив последнее слово.

— Да там такие же, только ими баламуты-большевики руководят. Устраивать шмоны, облавы, расстрелы всякие они научились. А вот закидывать своих к нам — кишка тонка.

Хоть Янька Кошельков и слыл бандитом, но в его натуре иногда появлялось что-то поэтическое. И дело не только в том, что он любил поэзию. Он мог неожиданно для всех замолчать, задуматься, отключиться от всего вокруг. Так было той морозной Рождественской ночью шестого января, когда он, глядя в чёрное звёздное небо, решал: выстрелить или нет. Так было и сейчас, когда после упоминания Вербицким о Путилине и Кошко на него нагрянули воспоминания. С Путилиным ему встретиться не довелось, тот питерский, да и работал два десятка лет назад. А вот с главой московской уголовки Аркадием Кошко столкнуться пришлось, и не раз. Как и с его лучшим сыскарём Отманом. И всё время ему, Кошелькову, карта ложилась не в масть. Много, много кровушки попортил ему Аркаша Кошко…

— Ты прав, Кошко серьёзный хват, — вздохнул Янька, прервав воспоминания. — Где он сейчас, не знаешь?

Вербицкий пожал плечами, не ручаясь за точность своих слов:

— Ходят слухи, в Крыму он, у беляков.

— Чем занят?

— Чем он может быть занят: как и в Москве, ловит таких, как мы. Кошельков опять задумался. Его обложили со всех сторон, кольцо сжимается. Несколько раз он уходил лишь чудом. Конечно, этим мужичкам и матросикам до Кошко далековато, но работают они всё лучше и лучше. Пора, пора двигать за кордон! Сейчас бы в Крым, а оттуда махнуть на пароходе в Европу, во Францию.

А может, ещё дальше, в Америку? Но для этого нужны франки, нужны доллары — валюта. Да и с Кошко неплохо было бы встретиться в Крыму и рассчитаться по долгам.

О желании Кошелькова уйти за кордон знала только его любовница Анна Савельева, ныне арестованная. С ней он и хотел туда двинуть. Но в произведениях искусства Янька ни черта не смыслил, тут нужен был помощник. Выбор пал на Вербицкого, который слыл своим среди блатных и хорошо разбирался в живописи. Правда, Вербицкий — Хорёк — тёртый калач, и, если речь зайдёт о валюте, он быстро поймёт, зачем она ему, Кошелькову, нужна. Что ж, пусть будет так, без помощника в таком деле трудно.

— Ты что, Янь, спишь?

Кошельков очнулся, встал.

— Ладно, поверим. Но с этого французика не спускай глаз. Я дам тебе в помощь двух молодцев. — И неожиданно схватил Вербицкого за ворот пиджака. — Но, смотри, Хорёк, вздумаешь один взять то, что на кону… без меня… Из-под земли найду и на ремни порежу, чтоб громче пел!

— Ну что ты, Янь…

— И никому ни слова. Никому!

— Могила!

— Насчёт товара мои заботы. Твоё дело — француз.

Вербицкий понимающе кивнул.

— Замётано… Я могу рассчитывать на двадцать процентов?

— Что-о-о?

— Пятнадцать?

В тусклом свете керосиновой лампы лицо главного бандита Москвы казалось восковым.

— Десять — и благодари меня! — жёстко процедил он. — Всё, пора, ноги рисуем.

* * *

Аркадий Францевич Кошко действительно попортил много крови представителям преступного мира, не одному Яньке Кошелькову. Это была уникальная личность — самородок, как говорят в таких случаях. Начинал он в Риге инспектором сыскной полиции. Вскоре его стали узнавать на улицах. Тогда Кошко, выслеживая преступников, стал переодеваться то приказчиком, то извозчиком и приклеивать фальшивые бороду и усы.

Когда он возглавил сыскную полицию Москвы, то стал каждый месяц требовать от участковых надзирателей подробного доклада: сколько убийств, грабежей и краж совершено на участке. По этим данным строили графики преступности в городе. Над ним многие тайком смеялись: разве по картинкам поймаешь воров? Но Кошко верил в своё дело. По «картинкам» было видно, где стало больше краж и ограблений. Это означало, что на участке появилась банда преступников. Кошко направлял туда сыщиков из дежурного отряда — своего личного резерва. Через месяц бандиты сидели в тюрьме, а линия преступности на «картинках» шла вниз.

В начале XX века в Москве воровали много и часто. Помимо местных преступников, на праздники съезжались и «гастролёры». В 1908 году только за один день перед Рождеством в городе произошло более тысячи краж! Кошко решил, что с этим пора кончать. Ночевали «гастролёры», как правило, на Хитровке. Поэтому Хитровка стала главным объектом предстоящей операции.