Книга Ола - Андрей Валентинов

Возили мы такие! Из Алжира (будь он неладен, хуже Сицилии), из Берберии, из Туниса. Да за дюжину ковров таких можно целый дом построить. А тут их не дюжина – больше. И гобелены (эти мы из Прованса к нам сплавляли), а на гобеленах – рыцари в шлемах, дамы в платьях старинных. Дали бы мне их, так я за месяц дону Хорхе особняк в центре Севильи купил! На Морской улице, скажем, возле самой Хиральды-колокольни.

Ну, да не мое это дело. Живут – и живут. У тех, что самые благородные, свои причуды. Только вот не все это оно, непонятное. За столом сидим, Дон Саладо с лисенсиатом-толстячком в два голоса чего-то рассказывают, а я их не слушаю, за хозяином да сеньоритой Инессой незаметненько так послеживаю. Они, ясное дело, вежество свое кажут, улыбаются, кивают даже. А в глазах… Вроде бы как заглянул к папаше Молинильо на двор его постоялый настоящий великан. Влез в комнату, на пол сел, головой в люстру уперся и стал бы про дела свои великаньи излагать.

Так что и вправду дивно. Тем более Дон Саладо молодцом себя держал – людоедов с великанами этими в стороне оставил и все больше про войну с маврами рассказывал, да про Малагу, да про старого короля Хуана, да про короля Энрике, при котором смута была, и про нашу Изабеллу, конечно.

А дон Хорхе с дочерью все переглядываются, а Инесса (то есть, понятное дело, сеньорита Инесса) губку так закусывает – волнуется…

…К ужину она переодеться успела, и вновь я удивился.

Ну где так одеваются? Платье длинное, до горла самого, на голове шапочка, но уже другая – совсем маленькая, бисером шитая. Или я не знаю, чего дамы с девицами нынче носят? Такое платье вкупе с шапочкой только на гобеленах, что на стенах здешних висят, и увидишь.

Но и это – не мое дело. Тем более покормили славно, и винцо неплохим оказалось. Только перца много – и в мясе, и в вине. Ну прямо рот горит!

…И перец мы тоже возим – из Леванта самого. Прав толстячок – незаменимый я человек!

А как поели, как руки розовой водой ополоснули (а вода-то – в миске серебряной!), встал дон Хорхе…

– Дорогие сеньоры! Должно мне пригласить вас в опочивальни, дабы отдохнули вы от пути долгого. Но ежели желание ваше будет, то посидим мы еще у огня и предадимся славной беседе. Ибо скажу еще раз – давно в замке моем гости не появлялись, и ценно для меня каждое слово ваше!

Переглянулись мы с сеньором Рохасом, потом с рыцарем моим. Устать мы, конечно, устали (один петух-василиск чего стоил!), но вроде как отдохнули уже.

И решили мы остаться. У огонька посидеть.

Слуги – смурные они тут, слова не скажут – стол разобрали, унесли, а мы в кресла сели. То есть они все сели, а мне табурет достался. Ну, табурет так табурет, мы люди простые. А вот что дон Хорхе дочь свою услал – жалко. Я бы на нее еще бы поглядел.

И ведь некрасивая! Лоб в пол-лица, губы маленькие, щеки какие-то впалые. Но ведь человек – это не лоб и не губы. Было в ней что-то! Недаром заметил я – те, что самые благородные, никакой красоты не имеют. Зато есть в них что-то этакое – даже не знаю, как назвать. Порода, что ли? Вот наша королева Изабелла…

Точно! Вот кого мне сеньорита Инесса напомнила. Ее, королеву нашу! Лицо, конечно, другое (лоб разве что тоже большой), но все вместе…

Или родственница какая? А почему бы и нет? У этих Трастамара – родичей пол-Кастилии. Может, и я тоже – родич?

Так что сижу я на табурете, об Инессе лобастой думаю, о королеве думаю, в огонь смотрю. Большой очаг, чуть ли не быка зажарить можно. А остальные по-прежнему о жизни толкуют. То есть Дон Саладо и толстячок толкуют, а хозяин наш, дон Хорхе – тот больше слушает.

Кивает.

Наконец подзывает слугу, кубок серебряный с блюда берет, к губам подносит. И нам – по кубку. А там – вино подогретое с пряностями разными.

Пьем. Ставит дон Хорхе кубок обратно на поднос, слуге ладонью машет – мол, шагай отсюда, а сам встает, к очагу подходит.

Молчит.

Долго так молчит, затем к нам поворачивается:

– Много дивного рассказали вы мне, сеньоры! Редко тут гости бывают, так что мало мы с дочерью моей знаем о том, что деется за горами. Скажу больше, по причинам неким в замок наш попасть очень трудно, невозможно почти. Вы же и меня встретили, и в замок въехать смогли…

И – снова молчит.

Опять загадка! Наверно, разбойников тут – пруд пруди, потому и не доехать до Анкоры этой. Ну и повезло же нам!

А дон Хорхе подумал еще чуток, улыбнулся, бороду свою черную рукой тронул:

– Полно об этом! Хочу предложить вам, дорогие сеньоры, сыграть в некую старинную игру. Суть ее вот в чем состоит: каждый из вас расскажет случай, самый необычный в вашей жизни. Под необычным разумею я не случайность житейскую, а то, что истинной загадкой для вас осталось и разумом объяснено быть не может. Мы же все вместе выслушаем и решим, чей случай самым удивительным покажется.

И вновь мы переглянулись. Не люблю я откровениичать, душу выворачивать, но ведь сейчас вроде бы не о душе речь идет?

Переглянулись – согласились. А дон Хорхе меж тем продолжает:

– Играем же честно, сеньоры. Пусть лучше промолчит кто, ежели рассказывать не пожелает. Не стану говорить, что выдумывать в такой игре не должно…

Ну, это понятно! Дон Саладо мой весь подобрался, вперед подался, чуть с кресла не свалился. Сеньор лисенсиат ради такого случая окуляры на переносицу нацепил.

С него и начали – с сеньора Рохаса. Поерзал толстячок в кресле, ручки свои пухлые потер:

– Сказать я вам сперва должен, сеньоры, что как человек, к наукам склонный, не разделяю я суеверия веков минувших, равно как века нынешнего. И, право, смешно мне слушать тех, кто увлекается поиском камня философского или же будущность по звездам определяет. Но был все же случай…

Помолчал, вновь ручки свои потер, пальчиками покрутил.

– Гостил я как-то в городе Болонье, в университете тамошнем, старейшем во всем мире христианском. Как-то пригласил меня к себе сьер Америго Батильери, человек весьма ученый, однако, увы, все свои средства тратящий на смешное суеверие, называемое алхимией. Был он учеником знаменитого Базилия Валентино и, как говорили, знался с самим Агриколой, который жил в Болонье незадолго перед тем. Пятеро нас в его доме собралось, причем все – люди достойные, достаточно в делах этих понимающие. И когда в очередной раз изъяснили мы сьеру Батильери свое мнение, к алхимии относящееся, предложил он поразить нас неким опытом. Вначале мы не соглашались, поскольку знали, что опыты алхимические – суть обычные фокусы, подобные фокусам уличных бродяг. Но стал сьер Батильери настаивать, и, наконец, согласились мы. Сьер Вертулли, университета тамошнего профессор, послал слугу своего домой за памятной медалью, хранившейся в его семье. Медаль же та, серебряная, с блюдце целое величиной, вычеканена была еще при покойном папе Николае в честь юбилейного года, 1450-го от Рождества Христова. На медали был изображен сам папа Николай, на обратной же стороне – Мадонна с младенцем и ключи святого Петра…