Книга Дорога китов - Роберт Лоу

― Что и обернулось Вельсунгам боком, когда они узнали, что Атли ― неверный друг, ― вставляю я.

Иллуги глянул сердито.

― Кто это сказал?

Он же, конечно, и говорил. Иллуги хмыкает, смягчившись, когда я ему напомнил.

― Вот именно. Вельсунги знали, что не могут победить. Атли побивал их снова и снова, пока они не нашли другой способ. Они послали ему новую жену, Ильдико, в знак мира. Чтобы он соблазнился и взял ее, она приехала с большим грузом серебра ― Сигурдовым драконьим кладом.

― Проклятым, ― вставляю я, и он кивает.

― В брачную ночь эта храбрая Ильдико убила Атли, когда тот спал, и дождалась утра, лежа рядом с ним, зная, что ей не спастись.

Мы оба молчим, размышляя об этом хитром заговоре, холодном, как свернувшаяся кольцом змея, и о жертвах, им вызванных: Вельсунги потеряли свое богатство, а Ильдико ― жизнь, ибо ее приковали цепью к смертному трону Атли, когда погребали его в высоком кургане из серебра со всего света, включая дар Вельсунгов. А где тот курган, никому не ведомо, ибо всех, кто знал о нем, убили.

О таком отмщении мы, северяне, хорошо знали, но все равно основа и уток этой саги заставляли затаить дыхание.

Остаток зимы медленно переволокся в весну без особых происшествий. Многие из нас заболели, в том числе и я ― слезящиеся глаза, сопли и кашель. В конце концов все мы поправились ― благодаря женщине из Серкланда, как и предсказал Эйнар. Она подхватила лихорадку и быстро прошла, сказал Иллуги, по всем ступеням: трехдневной, четырехдневной, ежедневной и наконец ― чахотке. На этом ― дыхание с хрипом выходило из ее груди ― она просто сдалась: повернула голову к стене и умерла. Эйнар хотел отдать ее тело христианским священникам в город, но те отказались совершать над ней нужные обряды, поскольку, как они сказали, она была «неверной».

Поэтому Иллуги поручил ее истинным богам Севера, а потом сбросил тело в море с каменистой стрелки неподалеку от города, как жертвоприношение Ран, сестре-жене владыки Эгира, ради благополучного странствия по морю.

А вышло так потому, что славный совет купцов города не пожелал, чтобы рабыню хоронили на его дворах, ― хотя Харальда они похоронили: резаная рана гноилась всю зиму, потом почернела до паха и смердела, пока он не умер.

Ульф-Агар, я и новый член Обетного Братства, светловолосый бородатый человек по имени Хринг, принятый в Братство взамен Харлауга, ― мы вынесли женщину из Серкланда. Я запомнил этого Хринга, потому что ни он, ни я не вторили проклятиям Ульф-Агара по поводу того, что придется нести и хоронить рабыню. Кроме того, из-за вшей он первым среди многих наголо обрил голову, а ведь бритая голова ― знак раба. И хотя его принудили обстоятельства, может статься, именно это заставило Хринга отнестись к рабыне по-хорошему.

А я? Надо думать, только мне одному было до этого дело, хотя все мы имели ее время от времени и никогда не звали ее иначе, как Темная. Но почти сразу ― всплеснули черные холодные воды ― я забыл и думать о ней; о том, кем она была на своей жаркой родине. А вернувшись в дом, принялся высматривать самую крепкую из девок, еще стоящую на ногах, чтобы повалить ее на пол.

А вскоре после того, в течение двух недель, все девушки исчезли ― были проданы. Зима кончилась, и «Сохатый» снова собирался пуститься по дороге китов.

Никто нынче не помнит о Бирке. Теперь Сигтуна стоит на ее высоком месте чуть дальше на север, хотя люди по-прежнему называют Готланд королем торговых городов на Балтике. Но что такое Готланд по сравнению с Биркой в годы ее расцвета? Не более чем сезонная торговая ярмарка.

А тогда я думал, что Бирка ― чудо. Скирингасаль был велик, даже запустевший по зиме, но Бирка, когда я впервые увидел ее, показалась мне немыслимым местом. Как могут столько людей так тесно жить? Теперь-то я, конечно, понимаю: всю Бирку ― кучку грубо рубленых срубов ― можно было бы разместить на паре улиц Миклагарда, Великого города ромеев, и этого никто бы не заметил.

Мы подошли к ней против ветра, такого сильного, что с нас срывало одежду, и под проливным дождем ― он барабанил по канатам, и намокший парус стал слишком тяжел.

Было так сыро, что, подумав: парус надо бы спустить, мой отец лишь пожал плечами, и «Сохатый» шел под парусом, разрезая, как нож, черную воду, разбрасывая льдисто-белые брызги, прыгая по вздувшемуся морю так, что чувствовалось, как он гнется ― точно мускулистый зверь, именем которого был назван, скачущий по какому-нибудь красному осеннему лесу.

Здесь мы и потеряли Кальфа. Мой отец, когда Колченог заорал, что видна большая крепостная скала Бирки ― Борг, понял, что парус и рею придется убрать, убрать и сложить. Если этого не сделать, мы проскочим мимо и войдем в путаницу островов, где лед все еще цеплялся за берега и отрывался, превращаясь в грязные бело-синие льдины, которые разнесут «Сохатого», набирающего скорость, в щепки.

Поэтому мы все бросились к канатам из моржовой кожи и принялись тянуть, а «Сохатый» стонал и кренился, а вода шипела и пенилась под ним.

Парус сопротивлялся, один его угол вырвался и забился. Кальф наклонился, чтобы подхватить. Вот она, ошибка. Парус был мокрый; Кальф промахнулся; конец ударил его, как кузнечный молот, в лицо, и я краем глаза увидел, как он летит, кувырнувшись вверх тормашками ― в черную воду ― почти без всплеска.

И его не стало. Вот так.

Те, кто заметил это и не висел на канате, бросились к борту, но ничего не увидели. Даже если бы он вынырнул на поверхность, надежды не было никакой; мы летели по ветру, как конь, закусив удила. А когда мы сложили парус и выставили весла и повернули на веслах обратно, к тому времени он уже закоченел от холода и утонул.

Я видел, как отец кричит что-то Эйнару ― ветер уносит слова и мечет их в мокрый парус. Эйнар молча качает головой и указывает вперед. Иллуги Годи оберегается от злого глаза, и тут Валкнут заорал на нас, не понять что, потом оказался рядом, хлопая по плечам и понуждая опускать парус.

Мы взвалили большую, мокрую хлюпающую груду паруса на рею и привязали рею к упорам, задыхаясь и потея от усилий. Гребцы заняли места на скамьях-рундуках, и «Сохатый» медленно, как обузданная лошадь, повернулся к черной от сырости скале, которая обозначала Бирку.

На ней, я увидел, стояла крепость, стена из земли и камня, нависающая над поселением, и в какой-то миг Эйнар велел нам снять украшения с оленьими рогами, чтобы показать, что мы пришли с миром и не собираемся оскорблять богов этой земли своим приходом.

Мы гребли и почти поравнялись с большой скалой, когда из-за воды донесся резкий звук рога, и Рерик проревел приказ ― сушить весла. Мы ждали, «Сохатый» покачивался на волнах, они бились о борт и швыряли поверх него брызги.

― Что будем делать? ― спросил я у Стейнтора. ― Удить рыбу?