Книга Инициация - Лэрд Баррон

«Мельник, столик на двоих», – сказал Дон метрдотелю, слегка нетерпеливой девушке с поразительным румянцем на щеках. Он не видел ее раньше, персонал сменялся здесь довольно часто. Их препроводили к столику на северо-восточном балконе с эркером – с прекрасным видом на окрестности, очерченные полосой темнеющей воды. Огоньки барж и шлюпов покачивались на волнах, бросая отблески в сгущающихся сумерках на лесистые склоны, где зелень уже начинала уступать место золоту и багрянцу.

Они заказали бутылку вина. Официант зажег свечи в элегантных кованых подсвечниках. В зал вплыли еще несколько пар, оставляя за собой шлейф негромких разговоров и смеха. Хорошо одетые люди преклонного возраста: мужчины с дорогими часами, в шелковых галстуках, женщины в изысканных платьях, шляпках с перьями и жемчужных ожерельях; зубные протезы каждого сияли снежной белизной и вазелиновым блеском. На маленькой сцене внизу скрипач в клетчатом пиджаке и котелке настроил инструмент и заиграл кельтскую джигу. Мишель пригубила вино. Ее глаза скользили по баннерам, геральдическим щитам и мозаичному изображению Девы Марии, отбрасывающему разноцветные блики на соседние столы.

Дон обожал жену; излучаемая ею радость согрела его сильнее, чем половина бутылки «Мерло». В такие моменты, как сейчас, когда морщинки и складочки на лице Мишель разглаживались, он снова видел в ней свою юную невесту с невинным личиком, с которой они наслаждались медовым месяцем в очаровательном курортном местечке на Мауи. Его пугала мысль о том, что Труман в Овальном кабинете вершил судьбы страны прямо в то время, пока они прожигали свои скудные сбережения, наслаждаясь солнцем, серфингом и сексом.

Они воздали должное ужину и вину. На десерт был подан шестислойный шоколадный торт, и величественный, респектабельный старший официант на серебряном блюде преподнес Мишель перламутровую коробочку с платиновой цепочкой внутри. Подарок в обстановке полной секретности был заказан Доном в «Мэллой Джуэлерс» за несколько месяцев до торжественного события. Мишель поднесла цепочку поближе к свече. Ее щеки раскраснелись, губы задрожали, а из глаз брызнули слезы. Она уронила свою аккуратно причесанную голову на руки.

– Вижу, что за все эти годы не растерял умения тебя порадовать, – шутливо сказал Дон.

Он залпом проглотил остатки вина в бокале. Плечи Мишель затряслись еще сильнее. Она все еще закрывала голову руками – и он не разобрал ответа.

– Что ты говоришь, дорогая?

Она подняла лицо в потеках туши и прорыдала:

– Я и радуюсь, черт побери!

Приняв во внимание такой поворот, он налил им еще по бокалу. Молчание поистине золото, мой мальчик, часто бормотал его дед, делясь мудростью, усвоенной за долгие годы непростого брака с женщиной куда более неистового темперамента, чем Мишель. Милая бабуля. Оставалась сумасбродкой до конца дней своих, земля ей пухом.

Мишель выудила из сумки платок и поспешила в дамскую комнату. Дон заметил, что она прихватила цепочку с собой, – это был хороший знак. Он надеялся на это. Мишель нечасто плакала – она никогда не была чересчур эмоциональной. Она считала, что жаркие страсти опасны для людей ее профессии, особенно в полевых условиях. Рыдающие иностранки не впечатляют перувийских бушменов и охотников за головами из Новой Гвинеи.

Дон посмотрел в окно, глянул вниз на парковку и заметил двух человек, отирающихся возле его машины. Несколько мгновений он озадаченно наблюдал за ними, склонившись к подоконнику и сжимая в руке бокал, застывший на полпути ко рту. Парковка была довольно маленькой, заполненной дюжиной автомобилей. Две темные фигуры, стоящие с пассажирской стороны «файрбёрда», были легко различимы в свете газоразрядной лампы. У него еще были сомнения: может, они направляются к «студебеккеру», запаркованному на два места дальше; но нет, подозрительные личности достаточно явственно склонились к окнам именно «файрбёрда», пытаясь получше рассмотреть салон, и – ого! Не закачалась ли слегка машина, недвусмысленно указывая, что они собираются взломать окно или дверь?

– Удачи вам, приятель! – сказал, проходя мимо, пожилой господин в вечернем костюме и галстуке-бабочке, похлопав Дона по плечу.

Спутница мужчины, красавица с уложенными в высокую прическу блестящими, словно отполированными, волосами, одарила Дона улыбкой. Эх, ты, жалкий олух, говорило холодное, снисходительное выражение ее лица.

– Мм? – Он попытался понять, о чем это они, и наконец сообразил: они решили, что Мишель покинула его посреди романтического ужина, потому что он испортил вечер какой-то бестактностью. – Э-э, да-да, спасибо.

Он опять посмотрел на стоянку и увидел не одну, не две, а целых четыре фигуры, отступающих в тень, и вовсе они никуда не склонялись – это были просто дети. Стайка малолетних хулиганов, понял он. Нахальные шпанята, отрывающиеся напоследок перед наступлением осени, перед тем как любящие руки государственной образовательной системы снова загребут их в свои объятия. В эти дни следы их деятельности можно было видеть повсюду: в центре города на автобусной остановке, покрытой граффити и зияющей выбитыми стеклами, в разбитых уличных фонарях и развороченных почтовых ящиках. К счастью, мерцания красного огонька сигнализации оказалось достаточно, чтобы отпугнуть потенциальных злоумышленников.

– Дорогой, посмотри, кого я нашла, – сказала Мишель. Веселое выражение ее покрасневшего от умывания лица делало ее похожей на проигравшую финалистку конкурса красоты; в вырезе платья сверкала цепочка. За руку она держала пожилую даму, которая была смутно знакома Дону.

Как ее звали? Пока он рылся в памяти, Мишель выжидательно улыбалась, а на лице ее знакомой застыла невозмутимо-кислая мина убежденного стоика.

– Ты же помнишь Селесту, милый? Мы с ней работали в экспедиции по изучению культуры тлингитов[30] на Аляске в 86-м. Ее муж – Руди Ханна. Ну – Руди Ханна! Ведущий специалист в области трудотерапии государственных школ Северного Терстона [31].

– Да, разумеется, – сказал Дон, не вспомнив абсолютно ничего, хотя и звучало это весьма достоверно.

Еще один пример белой страницы в его памяти. В его возрасте, когда ему уже положено быть погребенным в пирамиде, окружающие списывали его провалы в памяти на начинающуюся деменцию; но дело было не в этом – еще когда до старости было далеко, студентки умилялись его манере заикаться и мямлить, пытаясь воспроизвести элементарный факт или цитату, его постоянной небрежности в вопросах личной гигиены или привычке терять свои очки и записи. Даже в его лучшие годы, в бытность удалым геологом, покорителем пещер, все эти вещи заставляли его друзей и коллег понервничать. Когда-то нервничал из-за этого и сам Дон, но он научился приспосабливаться. Другого выбора у него не оставалось, иначе можно было сойти с ума.

Что касалось этой нынешней смутно знакомой Селесты, он решил не напрягаться. Его жена была популярной личностью, от Вашингтона до Пекина у нее имелось бессчетное количество коллег.