Книга Остров в глубинах моря - Исабель Альенде

Тете первой поняла, что кризисы в состоянии ее хозяйки совпадали с призывным боем барабанов в ночи календы, когда рабы сходились танцевать. Эти календы обычно плавно перетекали в церемонии вуду, бывшие под запретом, но ни Камбрей, ни командоры не пытались помешать их проведению из страха перед сверхъестественными способностями мамбо[7] — тетушки Розы. Для Эухении барабаны были вестниками призраков, колдовства и проклятий, и во всех ее несчастьях было виновато вуду. Напрасно доктор Пармантье объяснял ей, что вуду не таит в себе ничего ужасного, что это некая совокупность верований и ритуалов, как и любая религия, в том числе католическая, к тому же очень нужная, потому что придает хоть какой-то смысл жалкому существованию раба. «Еретик! Только француз может сравнить Святую Христову веру с суевериями этих дикарей!» восклицала Эухения. Для Вальморена, рационалиста и атеиста, трансы негров входили ровно в ту же категорию, что и женины молитвы, и он, в принципе, не имел ничего против обоих этих видов религиозного поклонения сверхъестественным силам. Он с одинаковой беспристрастностью относился к церемониям вуду и мессам монахов, что время от времени появлялись на плантации, привлеченные высококачественным ромом местного производства. Африканцы принимали крещение все скопом, в порту, едва ступив на берег, как того и требовал Черный кодекс, но их контакты с христианством не выходили за пределы этого крещения и месс, поспешно отслуженных бродячими монахами. И если вуду их как-то утешало, то не было никаких оснований запрещать это, полагал Тулуз Вальморен.

Видя неуклонное ухудшение состояния Эухении, муж уже хотел увезти ее на Кубу, чтобы проверить, не поможет ли ей смена обстановки, но его шурин Санчо растолковал в письме, что эта затея может повредить доброму имени обеих семей — Вальморенов и Гарсиа дель Соларов. Прежде всего — осмотрительность. Для дел обоих было бы в высшей степени нежелательно, если бы пошли слухи о заскоках его сестры. Мимоходом он показал, сколь неудобно чувствует себя от осознания того, что дал ему в жены женщину, у которой не все дома. Он и вправду об этом не подозревал, потому что, живя в монастыре, сестра его никогда не обнаруживала никаких тревожных симптомов, и, когда монахини ему прислали ее, она казалась нормальной, хотя и недалекой. О других подобных случаях в семье он не вспомнил. Да и как он мог подумать, что религиозная меланхолия бабки и бредовая истерия матери — наследственные болезни? Тулуз Вальморен не принял в расчет предостережение шурина, привез больную в Гавану и оставил ее на попечении монахинь на восемь месяцев. За все это время Эухения ни разу не упомянула имени своего мужа, но без конца спрашивала о Тете, оставшейся в Сен-Лазаре. В мирной тишине монастыря Эухения успокоилась, и когда за ней приехал муж, он нашел ее поздоровевшей и довольной. Однако по возвращении в Сан-Доминго этих результатов пребывания в Гаване ей хватило ненадолго. Вскоре она забеременела, потом повторилась трагедия потери ребенка, и снова ее спасло от смерти вмешательство тетушки Розы.

В те короткие периоды, когда Эухения, казалось, приходила в себя после душевного расстройства, люди в большом доме вздыхали с облегчением, и даже рабы на резке тростника, которые видели ее только издалека, когда она, завернутая в свою москитную сетку, выходила подышать свежим воздухом, чувствовали облегчение. «Я все еще красива?» — спрашивала она Тете, проводя руками по своему телу, в значительной степени потерявшему пышные формы. «Да, вы очень красивая», — уверяла ее девушка, но не позволяла ей смотреться в венецианское зеркало в гостиной, до того как ее выкупает, помоет ей голову, наденет на нее один из самых лучших, хоть и вышедших из моды, нарядов и накрасит ей щеки румянами, а глаза подведет угольком. «Закрой все ставни в доме и зажги табачные листья от комаров, я собираюсь сегодня ужинать с мужем», — приказывала ей Эухения, приободренная. И вот, наряженная, неуверенной походкой, с расширенными зрачками и трясущимися от опия руками, она входила в столовую, куда нога ее не ступала неделями. Вальморен встречал ее со смешанными чувствами удивления и недоверия, потому что никогда и никто не мог предугадать, чем закончатся эти время от времени случающиеся примирения. После стольких супружеских огорчений он принял для себя решение оставить ее в покое и отстраниться, как будто бы этот замотанный в тряпки призрак не имел к нему никакого отношения. Но когда Эухения появлялась нарядно одетая, в многообещающем неровном свете канделябров, к нему на несколько мгновений возвращались иллюзии. Он уже не любил ее, но она оставалась его супругой, и они вынуждены были жить бок о бок до самой смерти. Эти искры нормальности обычно приводили их в постель, где он набрасывался на нее без каких бы то ни было преамбул, с не терпящей отлагательств нуждой матроса. Эти объятия не могли ни соединить их, ни вернуть Эухении утраченный разум, но время от времени имели последствием очередную беременность, и так повторялся весь цикл надежды и разочарования. В июне этого года она узнала, что снова беременна, и никто, в том числе и она сама, не обрадовался этой новости и не думал по этому поводу праздновать. Так совпало, что как раз в тот вечер, когда тетушка Роза подтвердила ее состояние, проводилась календа, и беременная решила, что барабаны возвещали для нее рождение будущего монстра. Ребенок в ее чреве был проклят вуду, это — ребенок-зомби, живой мертвец. Успокоить ее не было никакой возможности, и эта ее идея сделалась такой навязчивой, что передалась даже Тете. «А если это правда?» — спросила она тетушку Розу, вся дрожа. Лекарка заверила, что никогда и никто не зачинал зомби, их делают из свежих трупов, и это вовсе не так просто, а потом предложила провести ритуал от дурного воображения, которым мучилась госпожа. Они выждали, пока Вальморен уедет с плантации, и тетушка Роза приступила к преобразованию черной магии барабанов с помощью сложных ритуалов и заклинаний, призванных обратить маленького зомби в обычного младенца. «А как мы узнаем, что это получилось?» — спросила в конце Эухения. Тетушка Роза дала ей выпить тошнотворного травяного чая и объявила, что если после этого моча ее станет синей, то все вышло хорошо. На следующий день Тете вынула из-под хозяйки горшок с голубой жидкостью, что успокоило Эухению лишь наполовину, потому что она решила, что в горшок ей что-то подсыпали. Доктор Пармантье, которому ни слова не сказали о вмешательстве тетушки Розы, велел поддерживать Эухению Вальморен в состоянии бесконечной дремоты, пока она не родит. К тому времени он уже потерял надежду вылечить свою пациентку и полагал, что атмосфера острова медленно, но верно убивает ее.

Распорядительница церемоний

Такая решительная мера, как постоянное накачивание Эухении успокоительным, дала даже лучший результат, чем тот, на который рассчитывал сам Пармантье. В положенное время у нее самым ожидаемым образом вырос живот, при этом она проводила все время под москитной сеткой на одном из диванов галереи в дремоте или же рассеянно следила за движением облаков, никак не соприкасаясь с тем чудом, что происходило в ее теле. «Если б она всегда была такая тихая, как было бы чудно», — приходилось Тете слышать слова хозяина. Ее кормили сахаром и изобретением кухарки тетушки Матильды — способной воскресить и мертвого сверхпитательной кашей из перетертого в ступке куриного мяса и овощей. Тете справлялась со своими домашними заботами, а потом устраивалась на галерее шить приданое младенцу, напевая хрипловатым голосом религиозные гимны, которые так нравились Эухении. Иногда, когда Тете с Эухенией оставались одни, к ним заявлялся Проспер Камбрей под предлогом спросить стакан лимонада, который он пил нарочито медленно, опершись о перила и похлопывая свернутым хлыстом по сапогу. Взгляд вечно красных глаз главного надсмотрщика блуждал по телу Тете.