Книга Делай, что хочешь - Елена Иваницкая

Вернулись в гостиницу, я вручил старику деньги, и теперь уже он пригласил всех выпить – обмыть удачное начало. Посидев с ними, я заметил, что седые головы крепче моей в единоборстве с местными винами, густо-сладкими и обманчиво легкими. Я никак не мог понять сути хлопотливых вопросов: «Вы когда ждете багаж? Мастер сегодня же возьмется. Когда крайний срок? Боитесь, не успеет?» Какой багаж? Чему срок? Ответив, что через неделю, я распрощался, и только поднявшись к себе и свалившись на диван, понял, о чем они говорили. В том застекленном шкафу, за который сегодня же возьмется столяр, должны стоять книги и лежать бумаги. А еще со мной нет ни диплома, ни свидетельства. Я вообразил потрясение отца, читающего письмо с просьбой немедленно выслать все необходимое для юридической приемной, – и с нервным смехом вскочил к конторке.

Весело сочинил грустное послание родителям о взаимных обидах, добавив в беглой приписке, что последовал их совету немедленно приняться за дело и нуждаюсь в помощи, небольшой, но срочной. А именно… Потом с удовольствием принялся за письмо дяде. Изобразил в красках пеструю сцену, из которой выскочил с общественно полезным начинанием в руках, то есть на шее. Пустился в психологию. «Сейчас, за письмом к тебе, я понял, чем оправдывается мое высокомерие по отношению ко всем моим колоритным собеседникам-собутыльникам. Честная бедность (нечестная тем более, но все они честные люди), честная бедность замечательно наполняет существование живым повседневным волнением и великолепной перспективой – обрести достаток. Они могли бы мне позавидовать, если б знали, что я уже при рождении достиг всего, о чем они только мечтают. Они и не догадываются, что счастливы. Надежда благополучно проводит их до самого кладбища. А у меня давно не осталось ни наивных надежд, ни простодушных радостей, ни желания обманывать себя самого». На последней фразе гладко бежавшее перо само собой пошло медленнее, выводя каллиграфические буквы с безупречным нажимом. Я и раньше знал это предательское свойство собственной руки. Попытка на бумаге приврать и покрасоваться тут же превращала почерк в образцовые прописи. Наверное, и дядя давно разгадал этот неприятный фокус. Переписывать не хотелось. Достав из буфета фляжку и отрезвившись хорошим глотком, решил продолжать. Разгадал так разгадал. Дядя был страшно виноват передо мной, из-за него я ни разу не смог выговорить гордую жалобу: никто меня не понимает. Еще прихлебнув коньяка, написал о дядиной вине и потерял мысль. Но письмо думало вместо меня. «Обновление времени на новом месте действительно произошло, я все еще живу подробно, и мне теперь предстоит запомнить каждую морщину и реплику смешных стариков. А ведь они с легкостью навязали мне свою волю. Зачем мне это дело, которое я все же собираюсь продолжать? Кто его придумал? Они спрашивали, с чем и зачем я приехал, но не мог же я им ответить, что сам не знаю Вернее, знаю, но это знание плохо ложится на бумагу, а тем более не выговаривается. Ладно, попробую: чтобы в моей жизни появились события и сложились в действие. Сколько себя помню, я хотел быть таким, как ты. В детстве не сомневался, что я такой и есть. Потом был уверен, что скоро таким стану. Потом ненавидел тебя и себя, не понимая, почему это невозможно. Как сочетается твой необъятный цинизм с несомненным великодушием? Ну, пусть не цинизм, если сильно сказано, но слишком ясное понимание чужих мотивов. И собственных тоже. Откуда у тебя столько замыслов и желаний и почему все они приводят к действию? И почему ты в меня не впечатал эти – как их назвать? – умения, дарования? В печальном итоге я неизвестно зачем сижу на краю света наедине с коньяком, а ты – что ты сейчас делаешь?»

Фляжка стояла рядом и звала подкрепиться. Последовав приглашению, прихватил ее с собой и понес письма на почту. Улица так остро сверкнула солнцем и тенью, что я прикрыл глаза. А открыв, ничего не увидел, только почувствовал подушку под головой. Память качалась, как маятник, отбивая удары кровью в висках. Обнаружив себя на диване, в локанде, попытался сообразить: это уже завтра или еще сегодня? Что за синева в окне – вечерняя или предрассветная? Тишина вокруг говорила о ночи. Алкоголь растворяет время. Был я на почте или не был?

Добравшись до графина с водой, припомнил и почту, и стук в дверь. Приходил столяр, и я с ним договаривался. С бодрым видом, но заплетающимся языком. Все это невыносимо. На почте дописывал письмо дяде, хотя и без того настрочил совершенно лишнего. Не ел целый день. Теперь желудок скручивали разом и голод, и отвращение к еде. Нужно вспомнить, о чем писал. И кого встретил по дороге. И как вернулся к себе. Тоска, унижение и бессмыслица.

Встряхнул фляжку – плеснуло тяжело. Вспомнил, что наполнял ее, и о чем-то толковал с Карло.

День, как блестящий орех, лежал на ладони, обещая золотую сердцевину. Но рассыпался черной пылью. Что за мысли и сравнения мне в голову приходят? Отчаянно хотелось заснуть, но в мозгу как будто тлела и болела заноза. И гасла долго, долго, долго, пока не разгорелось утро.

Глава 5.
Закатные знаки

Скучать – верный знак бездарности. Изнывать от безделья – тем более. За все эти дни я даже не пытался увидеть и понять здешнюю жизнь. Вчера капризно позволял старикам расспрашивать, ни одного разумного вопроса не задал, а воображал, что владею разговором.

В зеркале хмурый субъект с больными глазами и мужественной щетиной смотрелся приемлемо. Я думал о том, что мог бы стать здесь своим и написать книгу о границе. И сосредоточенно вглядывался: бриться, поддерживать мрачную небритость или отпустить бородку?

В дверь деликатно поскреблись. Появился Карло с подносом, накрытым белой салфеткой. Он разом смущался и посмеивался, бормоча: «Вы вчера на радостях… Я уже беспокоился, решил заглянуть… Вот, выпейте горячего бульона с перцем, как рукой снимет». Выяснилось, что вчера он сам тащил меня по лестнице и укладывал на диван, а я требовал лошадь и порывался куда-то ехать. Впрочем, и все приключения. С мастером, оказывается, побеседовал вполне здраво. Он сегодня ждет меня. Я признался, что не помню, где его искать. Карло с готовностью объяснил.

Был полдень. Марта вернется вечером. Слишком сильно, чуть не с тоской хотелось увидеть ее, но я понимал, что это обман чувств от неприкаянного ожидания в чужом городе. Волевым усилием, как с камнем на шее, вышел на улицу и побрел к «своей» конторе.

Бело-солнечно-нарядный город с веселым шумом жизни и работы разгулял меня. Над будущей юридической приемной уже натянули тент. В его зеленой тени трудились двое. Старик-хозяин маленьким топориком тесал боковину оконного проема. Беловатый камень легко крошился. Крутилась пыль. Девочка лет пятнадцати в красной юбке и красной косынке скоблила дверь широким ножом и распевала песенку. Быстрая горячая мелодия, зовущая притопывать. Приближаясь, разобрал и слова. Странные у вас на границе плясовые песни.

Не скрывай! Вернется ль милый? Что, седая, ты бормочешь? Видишь черную могилу Или счастье мне пророчишь?

Песенка оборвалась, на меня метнулись круглые, как черные вишни, глаза. Девочка со смехом прыгнула в комнату и медленно притворила дверь, подглядывая.