Книга Краски Алкионы - Маргарита Азарова

Эта инсценировка была поистине жестокой. Опустившись на пол, бессознательно перебирая в руках перья, я зарыдал так, как не рыдал даже в детстве. Спектакль, разыгранный передо мной, не то чтобы не вписывался в рамки гостеприимства, а убивал всякое желание здесь оставаться. Ожидать, что произойдёт дальше? Нет, увольте. Ноги моей здесь больше не будет. Не хочу я решать эти ребусы. Нужен портрет – пусть позируют в моей мастерской, в городе.

Не понимая, как я отсюда выберусь – вокруг непроходимые болота, тем не менее, я стал кидать вещи в дорожную сумку – обычное бытовое действие если не успокаивало, то, по крайней мере, отвлекало. Мои действия были спонтанны. Во мне говорила обида, и логика никак не включалась. Под ударом обстоятельств она утратила свои ресурсы. Я вспомнил, с каким триумфом и прекрасным настроением работать я прибыл в это место, а теперь – малодушно бегу. Здесь я познал доселе неведомые мне чувства. Картина – я могу воспроизвести её по памяти. Краски были сложены в сумку…

– Нехорошо так поступать с девушками. Поматросил и бросил.

Я с недоумением посмотрел на Зирин, которая появилась в дверях.

– Я тебя не понимаю…

– Ночи, значит, со мной, в моих объятиях, а влюбился, значит, в сеструху мою. Я честь тебе свою отдала…

– О чём ты говоришь? Я не понимаю? Это были сны…

– Как сны? Богатая у тебя фантазия, наравне с моей. Такие сексуальные сновидения… можно фильмы снимать.

До меня начал доходить смысл сказанного. Какое я одноклеточное, ведь даже тогда, когда уже был влюблён в Алкиону, я в своих снах не гнал от себя Зирин.

– Кто изрезал картину? – спросил я у Зирин.

– А ты как думаешь?

– Я не думаю. Я тебя спрашиваю.

– Я тебе уже всё сказала. Поразмысли сам. Зачем ты из неё сделал такую красотку? В этом портрете нет и доли истины. Разве она такая? Она уродлива…

– Это моё дело. Я художник. Твой отец дал мне задание, я его выполнил. Тебе твой портрет вроде тоже нравился, почему ты его не изрезала?

– Ну, правда, я не понимаю, – более мягким тоном промолвила Зирин. – Тебе что, было плохо со мной? Какие у нас красивые, талантливые дети могли бы быть.

Чем я лучше ненасытной белуги с верхнего этажа? Разыгрывал из себя благородного влюблённого рыцаря, а сам при первом удобном случае удовлетворял свою похоть. Как это уживается в одном человеке? Эти ночи с Зирин оказались явью, то есть вся эта камасутра происходила в действительности. Я оказался настолько внушаем, нет, что греха таить, я и сам этого хотел сознательно и подсознательно, а Зирин, обладающей гипнотической способностью, осталось только взять меня магией чар, тембра голоса, женским ведовством, каким она владеет в совершенстве. Но днём чары не действовали, и я решил, что это всё сон, наваждение, моё бурное воображение, что ещё сказать. Видимо, мне это нравилось. Да не видимо, а я хотел этих оргий! И винить надо не Зирин, а меня. Как мне надоело моё самокопание и самоедство. Радует то, что я не настолько моральный урод. Отгородился стеной сам от себя, не веря в происходящее, обвиняя во всём обстановку, и такого откровенного без жеманства и ханжества желания женщины быть со мной. Мне, видимо, был нужен этот опыт психологический и физический, чтобы утвердиться, увериться в том, что я могу любить только Алкиону, соответствовать формуле любви, а не довольствоваться только одной её составляющей. И нежелание днём признавать, что происходило с Зирин ночью, надеюсь, важно для утверждения в этом. Но я люблю Алкиону.

Так я размышлял, уже спокойно раскладывая свои вещи на прежние места, после ухода Зирин.

Глава 22

Выяснилось, что Никос с Алкионой были в отъезде, а я, так занятый своими чувствами, своими творениями, забыл, что они предупреждали меня об этом ранее.

После того инцидента с одним портретом я в большей мере переключился на другой, который, слава богу, был мной надёжно спрятан и доставался только во время работы с ним, за плотно закрытыми дверями и занавешенными шторами.

Я не осознавал, что говорю с портретом, я хочу, чтобы то, что я создаю, существовало на самом деле.

Мазок за мазком меня соединял с ней – Алкионой, я не заметил, как мои уста, словно заклинание, твердят одни и те же слова, и слёзы сострадания капают на палитру, смешиваясь с красками:

Если бы моя любовь без скальпеля и лекарств вернула тебе твою красоту.

Если бы все недуги, доставляющие тебе физическую и душевную боль, перешли на меня.

Если бы я мог всегда быть с тобой рядом и быть тебе опорой, я стал бы совершенно счастливым человеком, а главное, если бы мог сделать счастливой тебя…

Я почувствовал, как невидимые атомы моей любви впитывают в себя боль возлюбленной, ещё более увеличив свой пульсирующий поток, захватывая всё пространство в пас и вокруг пас, в упоительный, обоюдный мир двух уже нерасторжимых друг от друга возлюбленных…

Я говорил и говорил, и в какой-то момент сделал шаг от портрета и заглянул изображению в глаза, и будто яркая вспышка ослепила меня…

Глава 23

Сердце Алкионы защемило.

Что с тобой? – спросил Никос, увидев её исказившееся от боли лицо.

– Не знаю, но, кажется, что-то с Марселем.

– Ну что с ним может случиться, ты же знаешь, он в безопасном месте. С ним и Влад, и Зирин. Да и волк к нему так привязался, ни на шаг не отходит…

– Меня как раз беспокоит Влад. Он в последнее время озлоблен.

Глава 24

Влад сидел на стуле и безучастно смотрел на тонкую струйку крови, бегущую по пальцам его руки.

– Давай перевяжу, – слова Зирин вызвали кривую улыбку на лице Влада.

– Ну перевяжи, а сможешь? Ты только ноги можешь отлично раздвигать.

– Как ты груб. Не хочешь, не надо, – усмехнулась в ответ Зирин.

– А ты, голубушка, лучше иди, посмотри, жив твой любимчик или нет, надеюсь, помер.

– Что ты наделал? – вскричала Зирин.

– Вот, наконец-то, такой реакции я и ждал. Я истекаю кровью, и что я слышу? Только безучастное: дай перевяжу, а как Марсель – так сколько эмоций, до крика отчаяния. Я не мог не воспользоваться моментом, не мог, – сказал он вяло вслед сорвавшейся с места Зирин. – Я только продолжил то, что ты сама начала, – апатично закончил он фразу.

В мастерской никого не оказалось. Только капли крови на полу могли указать на то, что здесь произошла какая-то трагедия.

Вернувшись к Владу, она застала его в той же безучастной позе.

– Ты его убил? – закричала она и с ожесточением стала трясти его, вцепившись в лацканы дорогущего фирменного пиджака. – Где он?

– Откуда мне знать?

– Совсем помешался на своём величии, Рюрикович он, видите ли, так иди в политику, что ты к художникам примазываешься, блажь какая-то. Где он, я тебя спрашиваю.