Книга История одиночества - Джон Бойн

— Это очень разные страны, — сказала Лия.

— Согласен, — кивнул я. — Но образ Австралии чем-то меня привлекает.

— Иногда образ лучше реальности. — Лия помахала рукой, словно разгоняя мираж. — Вот об этом мы спорили с мамой. Мечта выше реальности.

— Маму не переспоришь, — сказал я. — Уж я-то знаю, поверьте.

— Не переспоришь.

— Значит, образ еврейской родины вас не прельщает? — заинтересованный, я подался вперед.

— Моя родина здесь. Ирландия. Да, родилась я в другом месте, но после войны мы с мамой приехали сюда.

— А отец? — Я сам не понимал, почему спрашиваю о том, что меня не касалось. — Ваши родители познакомились здесь? Да нет, что я, ведь вы уже родились.

— Мама выжила, — просто сказала Лия, глядя мне в глаза. — Отец — нет.

— Я таки взял вам, отче, булочку с ветчиной и сыром. — Старик, вернувшийся из вагона-ресторана, положил прозрачный сверток на столик. Я недоуменно вытаращился, все еще переваривая слова Лии. — И бутылочку «Севен-ап». Вы любите «Севен-ап»? Меня от него пучит, но я пью, не могу удержаться. И вот еще чипсы «Кинг». «Тейто» не было. «Тейто», конечно, лучше, но у них только «Кинг».

— Я же сказала, у нас есть «Тейто», — влезла дама с пучком.

— Ну пусть съест и то и другое.

— Энтони, угости отче чипсами.

— Нет! — заорал мальчик.

— Сейчас я с тобой поговорю.

— Моё! — не сдавался Энтони.

— Кушайте, отче, — сказал старик. — Может, еще принести шоколадку?

Сам того не ожидая, я грохнул кулаком по пластиковому столику. Вышло не хуже, чем у мамы, шестнадцать лет назад злобно колотившей кастрюлей о стол.

— Я же сказал, не надо еды! — рявкнул я. — Я поел перед дорогой. Вы меня не слышите, что ли?

Опешивший старик попятился; он так растерялся, словно я дал ему тумака. Дама с пучком буравила его взглядом, как будто во всем виноват он один. Лия молча наблюдала за сценой. Испуганные дети ее проснулись. Я закрыл глаза и выдохнул.

— Извините, — сказал я, глянув на старика. — Прошу прощения. Мне очень жаль, правда.

— Все в порядке, отче. — Старик смотрел в пол, избегая взглядов других пассажиров. — Не переживайте.

— Сколько я вам должен?

— Что вы, ничего.

Я не настаивал.

— Простите, — повторил я.

Старик улыбнулся и, тряхнув головой, сел на свое место.

— Бедняга просто хотел оказать вам услугу, — сказала дама с пучком, явно решив поквитаться со мной за отказ от ее чипсов.

Хоть бы они не трогали меня, подумал я. Все эти люди. Хоть бы дали мне кроху покоя.

— Вы не любите привлекать внимание, — сказала Лия.

Я помотал головой:

— Не люблю. Вот в Риме легко оставаться неприметным. Там каждый второй встречный — священник. А здесь… бывает чересчур…

— Вас уважают, только и всего.

— Но за что? Они меня не знают.

Лия провела пальцем по горлу, и я кивнул, удивляясь, что белый пластиковый ошейник может вызывать такое почтение. Близнецы вновь уснули — Эзра привалился к окну, Бина прижалась щекой к материнскому плечу.

— Я хотел спросить… — начал я, но Лия покачала головой:

— Лучше не надо.

— Хорошо.

— Прошло тридцать пять лет. — Лия пожала плечами. — Я стараюсь об этом не думать.

— Получается?

— Нет, конечно.

— А у матери с отчимом?

— Что вы лезете с такими вопросами? — Лия подалась вперед, ошарашив меня резкой переменой тона. — Кто дал вам право?

— Простите. — От стыда свело живот. — Я не хотел…

— Я знаю, чего вы хотели сказать, что во всем есть смысл. Дескать, все это входит в Божий замысел.

Я покачал головой:

— Никто не ведает Божьего замысла.

— Вы же знаете, что его нет.

— Кого? — не понял я.

— Бога.

— Ах, так.

— Поймите правильно. — Лия усмехнулась, заметив, что слова ее меня покоробили. — Все эти законы, которые вы сочинили, эта ваша идея добра, великодушия и милосердия, все это хорошо. Если вам нравится ходить в черном, носить воротничок и наряжаться по воскресеньям, кому это мешает? Но Бога нет. Откуда ему взяться? Вы сами себя дурачите.

Она говорила абсолютно спокойно, словно учила ребенка простейшим арифметическим действиям или азбуке. И я не нашелся с ответом. Она изведала жизнь, какой я никогда не узнаю. Поезд замедлял ход, Лия разбудила детей и принялась собирать вещи.

— Извините, если я вас огорчил.

— Ничуть. Вы не можете меня огорчить, — ответила она и, двинувшись к выходу, добавила: — Ешьте свой сэндвич. Старик выказал вам уважение. Но все может измениться. И тогда уже не будет еды для вашей братии. Оголодаете.

В Голуэй я приехал к вечеру. Том сказал, что пасторский дом отыскать непросто, поэтому мы условились встретиться в пабе О’Коннела на Эйр-сквер. Когда я вошел в бар, все головы повернулись ко мне; оглядывая насмешливые лица, я искал и не находил своего двойника — человека под тридцать в черном одеянии.

— Одран! — услышал я и в дальнем конце бара разглядел Тома, сидевшего за пинтой пива и номером сегодняшней газеты. Я обрадовался, стараясь не выказать удивления, что друг мой, как и все вокруг, в джинсах и ковбойке. — Ты чего так вырядился? — ухмыльнулся он. Ну хоть сними воротничок.

— Не стоит. — Я пожал ему руку. — Как поживаешь?

— Потихоньку. Что выпьешь?

— Фанту.

— Да ладно тебе.

— Пить хочется.

— Я знаю, чем утолить твою жажду. Садись.

Том отошел к стойке, заученным жестом вскинул два пальца и тотчас получил «пиво с прицепом» — две пинты «Гиннесса» и пару стаканчиков виски. Я раздраженно выдохнул. Почему все за меня решают, что мне есть и что пить?

— Ну и как это было? — усаживаясь, спросил Том, а я подумал, что со стороны мы, вероятно, производим странное впечатление; я-то полагал, здесь мы лишь встретимся и тотчас уйдем.

— Ты считаешь, все нормально? — обеспокоенно спросил я. — У нас не будет неприятностей?

— С кем?

— С епископом.

Том рассмеялся, отхлебнул пиво и рукой отер густые пенные усы.

— Окажись он здесь, предложил бы повторить за его счет.

— Никаких повторов, Том. Мне и этого вполне хватит.

— Ночь еще молода. Мы тоже.

— У меня была трудная неделя. Я притомился.