Книга Стриптиз на 115-й дороге - Вадим Месяц

– Попались, – сказал он.

Чем их там накачали? Явно не «капитаном Врунгелем». Нас привели к основанию памятника. Караул у Вечного огня еще не сменился. Прыщавая девочка из восьмого «А», завидев нас, горделиво достала из кармана черный радиопередатчик с длинным штырем антенны. Подъехали менты на желтом «уазике». Одноклассники запихнули нас в решетчатый отсек «лунохода». Отъезжая, мы смотрели из заднего окна на товарищей в синих шинелях, на бесцветный в солнечный полдень Вечный огонь, на огромный памятник, роняющий бесформенную тень на главную аллею парка.

В молодости я соображал быстрее, чем сейчас. У меня был полушубок с брезентовым верхом. В кармане – нож с выбрасывающимся лезвием. Я нажал на кнопку, быстро вспорол карман и переместил нож за подкладку, на задницу. Финка эта счастья никому не приносила. Ее бывший владелец, актер драмтеатра, чуть было не сел из-за нее – за хранение оружия.

В милиции нас допросили и провели обыск.

– Вы учитесь в той же школе? – прояснил лейтенант ситуацию. – Это упрощает дело.

Первым он обыскивал Сашука. Из-за рваного шрама на шее вид у того был более криминальный. Сашук выложил на стол надорванную пачку сигарет «Солнце» и спички с изображением кролика на коробке. Укоризненно покачал головой. Я достал из кармана головку репчатого лука и бутылек с «Тройным одеколоном». Лейтенант встрепенулся:

– Ну-ка дыхните.

Мы не без удовольствия подышали ему в лицо табаком.

– Зачем вам одеколон?

– Люблю его запах, – сказал я. – В приличном обществе надо хорошо пахнуть.

Нас отпустили минут через десять. Мы тут же вернулись к Вечному огню и провели для наших обидчиков сеанс пантомимы с неприличными жестами. Юноша и девушка из восьмого «А» по-прежнему стояли на посту. Мы немного покривлялись перед ними и, довольные собой, разошлись по домам.

Политинформации проходили у нас по четвергам. В восемь тридцать утра. Начало занятий выпало именно на этот день. Обычно Грайф рассказывал про Никарагуа и наш подводный атомный флот. Но сегодня тема лекции изменилась. Моисей Максович был бледен, руки его самопроизвольно застегивали и расстегивали верхнюю пуговицу на пиджаке.

– Ребята, прошу внимания! – сказал он наконец. – В нашей школе произошло чепэ городского масштаба. – Моисей Максович тяжело замолк, собираясь с мыслями. – В понедельник, тридцатого марта, в одиннадцать тридцать утра два распоясавшихся юнца, иначе я не могу их назвать, совершили нападение на Памятник славы в Лагерном саду. Они его осквернили. Лапина и Месяца прошу встать.

Мы нехотя поднялись, заскрипев стульями. Когда я встал, подруга нежно обняла меня за ногу.

Грайф рассказал, что у Вечного огня мы курили, лузгали семечки и матерились. Действительности это не соответствовало, но мы не стали спорить.

– У меня дедушка воевал с тридцать девятого по сорок шестой, – сказал я. – Сейчас сидит в инвалидном кресле. Парализовало в прошлом году. Зачем мне осквернять памятники?

Временной отрезок службы моего деда Моисею не понравился еще больше. Он с семьей был сослан в Сибирь из Черновцов после аннексии Западной Украины, но об этом не распространялся.

– И это еще не все, – продолжил он. – Вчера ученик Лапин вместе с учеником девятого «А» класса Евгением Штерном пронесли на территорию Поста номер один ящик вермута и устроили безобразную пьянку. Я считаю это спланированной идеологической диверсией. Просто не могу подобрать слов для описания поведения этих подонков.

Мы учились в немецкой школе. Еще недавно ряд предметов в ней преподавали на немецком языке. Сейчас остался только технический перевод и немецкий. Случались политические казусы. Несколько месяцев назад поймали ребят из десятого класса, которые носили значки с изображением Гитлера на внутреннем лацкане пиджака – подарок от ровесников из Германской Демократической Республики. Зимой нашумела история с моей женитьбой в поезде «Новосибирск – Ташкент», куда мы ездили на каникулы с классом. Со свадебными тостами, кольцами, первой брачной ночью. Осквернение памятника стало восклицательным знаком моей карьеры. Мне было пятнадцать лет. Я уже заработал достаточно славы и популярности.

В мае начались отчетно-перевыборные комсомольские собрания. Выступавшие рассказывали об успехах нашей школы, об отличниках и спортсменах. Если нужно было подчеркнуть отдельные недостатки, речь заходила о нас с Лапиным. Мою фотку сняли с Доски почета, благодаря чему она сохранилась до сегодняшних дней. Шили аморальное поведение, осквернение святынь, покушение на социалистическую законность. Как вообще можно осквернить святыню, если она святая? На то она и святыня, чтоб стоять в веках, невзирая на наши шалости. Зарубить топором старушку – преступление, а полюбить одноклассницу или поиздеваться над дураками – благое дело.

Мы сидели с Лапиным вместе, добродушно слушая речи товарищей. Процедура есть процедура. На процедуру не обижаются. У Лапина в кармане лежал бычок от длинной папиросы «Казбек», который вонял на весь зал. Учительница литературы, сидевшая рядом, сделала Сашуку замечание.

– От вас пахнет, как от табачной лавки, – сказала она.

И тут Сашук вскипел:

– Вы когда-нибудь были в табачной лавке, Виктория Павловна? – возмутился он. – Там пахнет совсем по-другому!

Литераторша оскорбленно пересела подальше от нас.

Через час мы вместе с Лапиным и Штерном пили вермут в подвале дома у Мэри. Я сдернул пробку своим знаменитым ножом и, хохоча, спросил:

– А что бы на это нам сказал Проспер Мериме? Кто это такой, кстати?..

Интуристы

По молодости я влюблялся в иностранок. В женщин, живущих в других странах и говорящих на другом языке. Тогда их в моей жизни было гораздо меньше, чем сейчас.

Я сидел в нецентральной ленинградской гостинице «Пулковская» и писал письмо Алене Стуновой в Прагу. Она была невысокой блондинкой с нежными руками. С ней я познакомился в молодежном баре, общаясь с чешским комсомолом. Мне хватало знаний немецкого, чтобы поговорить с Аленой обо всем, что меня интересовало. Я окончил немецкую школу, получил диплом технического переводчика.

«Алена, – писал я на языке Штирлица и Шиллера, – у тебя красивые глаза. Я сейчас в Санкт-Петербурге, древней столице Российской империи. Ты любишь «Лед Зеппелин»?»

Письма я писал Алене Стуновой, но ответов от нее не получал. Вместо нее из Праги мне писала другая Алена – Алена Марушакова. Так бывает. Парадокс бытия. С Марушаковой я познакомился в Эстонии, встречаясь с эстонским комсомолом. Алена приезжала искупаться в Балтийском море. У нее был раздельный белый купальник в горошек. Теперь Алена Марушакова присылала свои портреты, сделанные в фотоателье. Она прислала так много, что я натыкаюсь на них даже сейчас, по прошествии тридцати лет жизни.

За окном мельтешил мокрый снег, слышались сигналы городского транспорта. В гостиничном коридоре тоже кто-то шумел. На выражении «презумпция невиновности» я оторвался от переписки и вышел из номера.