Книга Обратная сила. Том 2. 1965 - 1982 - Александра Маринина

Немцы, разумеется, тут же развернули антиеврейскую деятельность, обозначили территорию гетто и всем евреям велели пребывать в здании школы. Здесь, в этой школе, жили, спали, болели и умирали. И ждали, когда придут «наши» – советские войска, которые прогонят фашистов и освободят город. Выходить за территорию разрешали один раз в день, в 12 часов. Через час нужно было вернуться. Их даже не охраняли – в этом не было смысла: любого, кто осмелился бы идти по городу в неурочное время или без повязки-«бенделы», тут же сдали бы в комендатуру. Здесь все друг друга знали, а объявления о немедленной казни каждого, кто окажет помощь еврею, пестрели на каждом столбе. Кормить обитателей гетто никто не собирался, а команды «убивать» пока не поступало, потому и разрешили выходить один раз в день, чтобы прокормиться.

И Вера, и Леночка были полукровками. Мать Веры, Галина, была русской, отец Леночки – украинец. То есть по немецким законам Вера считалась еврейкой, а вот Лена – нет. Ее можно было попытаться спасти, и как только Малкины и их родственники оказались в гетто, бабушка Рахиль попросила сватов оставить внучку у себя. Те колебались, потом сказали, что должны получить разрешение в комендатуре. На следующий день заявили, что в комендатуре им запретили оставлять у себя дочь еврейки и украинца. Так что в школе они оказались вшестером: бабушка с тремя девочками и Батшева с Михаилом.

Вере повезло: отцовские гены никак не проявились в ее внешности, она пошла в мать, деревенскую девушку из Ленинградской области, в которую влюбился бравый военнослужащий, родом из бессарабской черты оседлости. Курносая, светлоглазая, белокожая девочка с прямыми темными волосами совсем не походила на еврейку, и ее то и дело отправляли на городской рынок хоть что-то съестного купить. Походы эти заканчивались по-разному: иногда Вера приносила несколько картофелин, луковиц и буряков, а иногда возвращалась ни с чем – без продуктов и без денег, которые у нее на рынке просто-напросто отбирали. Соблазн ограбить худенькую десятилетнюю девочку, которая не может дать отпор, оказывался сильнее всего человеческого. Но страх местного населения перед наказанием и непонятная Вере ненависть к евреям делали практически невозможными походы на «базарчик» кого-то из взрослых. И бабушка, и Батшева, и Розочка чаще всего возвращались без покупок: им просто отказывались продавать продукты, ведь это могло быть расценено властями как «помощь евреям».

Немцы в школу почти не заходили, а вот полицаи появлялись регулярно и все время что-то искали. Впрочем, даже Вера, совсем еще ребенок, отлично понимала, что ищут они ценные вещи. Если находили – забирали. Это было катастрофой, потому что ценности обменивались на рынке на продукты, а если менять станет нечего, то наступит голодная смерть. Батшеве каким-то чудом удалось спрятать и сохранить как свои драгоценности, так и вещи своих сыновей (они понадобятся, когда мальчики вернутся с фронта): она нашла укромное место в печке, куда полицаи не заглядывали. В этом же месте бабушка Рахиль хранила заветный мешочек, из которого доставались ценные вещицы для похода на рынок.

Денег нет, есть нечего. Немцы разрешили пойти в поле и накопать картошки. Но это был уже, наверное, декабрь, потому что картошка была мерзлая. Бабушка заставляла Веру есть ее с хреном, но девочку тошнило, и ее оставили в покое. Однажды откуда-то появилась банка с мукой, и бабушка испекла буханку хлеба. Когда Вера съела кусок этого хлеба, то испытала какое-то необыкновенное чувство! Ничего вкуснее она в жизни не ела. Во взгляде девочки было столько мольбы, что бабушка дала ей еще кусочек.

От голода Вера не страдала, у нее с рождения был плохой аппетит, она вообще никогда не хотела есть. Но ей тогда, в гетто, очень хотелось именно хлеба. Она с тоской вспоминала сытую и счастливую довоенную жизнь, в которой хлеб всегда был на столе и мама, озабоченная болезненной худобой дочери, постоянно говорила: «Ешь с хлебом! Возьми хлеб!»

Почему она раньше его не ела? Почему она была такой глупой и не наелась хлебом на всю оставшуюся жизнь, когда была такая возможность?

Вера обладала удивительной способностью фиксироваться только на «здесь и сейчас». Здесь и сейчас нужно было выживать. И она выживала. Воспоминания о хлебе, появившиеся после той изготовленной в школьной печке буханки, были единственным, что связывало ее с жизнью до войны. Она не вспоминала ни родителей, ни подруг, ни школу, ни комнату, в которой они жили в Ленинграде. Она вспоминала только хлеб. И думала только о той жизни, в которой существовала теперь, в гетто. В этой жизни были две главные задачи: достать еду и не поднимать глаза на немцев, которые встречались ей на улицах или изредка заглядывали в школу. Почему-то Вера ужасно боялась посмотреть им в лицо и всегда опускала глаза, утыкаясь взглядом в их начищенные сапоги, поэтому на долгие годы образ этих сверкающих сапог остался связанным со словом «немец». Ей казалось тогда, что если она поднимет глаза, сразу же случится что-то ужасное.

Потом тринадцатилетнюю Розочку «отобрали» для помощи на офицерской кухне. Однажды, вернувшись поздно вечером в школу, Розочка долго и отчаянно рыдала в углу, и по шепоту обитателей Вера поняла, что с ней случилось что-то плохое.

Весной 1942 года периодически стал слышаться звук моторов советских самолетов, и в гетто заговорили о том, что скоро придут наши войска, и бабушка Рахиль начала шить новые нарукавные повязки, которые должны были носить все евреи. Встречать «наших» следовало в чистом и при полном параде!

Но советские войска отходили все дальше, а из других городов доходили вести о массовых расстрелах евреев. И вот, наконец, на всех столбах появились объявления о том, что евреи должны явиться завтра к 6 утра в такое-то место со всеми теплыми и ценными вещами для отправки на работы. Ни у кого из обитателей гетто не было ни малейших иллюзий. Все прекрасно понимали, что это означает.

В оставшиеся часы бабушка Рахиль сделала все, что могла, чтобы спасти внучек.

– Верочка с нами не пойдет, – твердо сказала Рахиль Ароновна. – Она не похожа на еврейку, у нее есть шанс уйти. А Леночка по немецким законам считается русской, я сегодня ее отведу к сватам. Должно же у людей быть сострадание! Она ведь внучка им!

– А я? – горестно спросила Роза. – Меня завтра убьют?

– Нас всех завтра убьют, – странным, каким-то чужим голосом ответила Батшева, медленно раскачиваясь на стуле. – Не думай об этом, деточка. Изменить мы ничего не можем. Надо только попытаться спасти тех, кого можно спасти.

Взяв с собой Лену, бабушка отправилась к сватам. Время было неурочное, вечер, выходить не полагалось, но какое значение это теперь имело? Важно было оставить малышку в безопасности, а уж если полицай поймает, то какая разница? Все равно завтра расстреляют.

В школу она вернулась с Леной на руках. Девочку сваты отказались оставлять у себя: в семье еще трое детей-подростков, которые могут пострадать, если немцам что-то не понравится. Роза начала рыдать, она так любила свою маленькую племянницу, которую завтра поведут на смерть вместе со всеми…

А бабушка принялась собирать Веру. Нужно было одеться так, чтобы не вызывать подозрений. Иными словами, девочка должна выглядеть таким образом, чтобы казалось, будто она просто вышла из дому погулять. Стояло лето, и никаких теплых вещей при ней быть не могло. Платьице, сандалики с носочками, в волосах бант. Только так можно спастись.