Книга Юность Барона. Обретения - Андрей Константинов

— Подобная точка зрения больше смахивает на заурядную софистику. А простота, если вдруг кто подзабыл, хуже воровства.

— Хорош! — вмешался в пикировку подчиненных майор Грабко. — Предлагаю вам продолжить увлекательный философский спор во внеслужебное время. Еще раз напоминаю: времени на раскачку нет, поэтому приказываю сразу включиться в работу. О любых подвижках по этому делу докладывать незамедлительно. На этом внеплановое служебное совещание объявляю закрытым. Все, за исключением Чеснокова, свободны. Тебя, Петр Ефимович, прошу задержаться…

Покинув кабинет начальника, Анденко с Захаровым проторенными тропами спустились во внутренний дворик и добрели до курительной скамеечки, установленной возле пожарного ящика с песком.

— Вот не было заботы, да всучили бабе порося.

— А тебя, Мыкола, никто за язык не тянул. Сидел бы да помалкивал в тряпочку. Ан нет, выперся с инициативой. Вот и получил.

— Я же безо всякой задней мысли, в порядке дискуссии.

— Дискуссии надо на партсобраниях разводить. В разделе «прения», — назидательно произнес Анденко, а следом сплюнул в сердцах: — Тьфу! Словно у меня других дел нет, кроме как московские квартирники подымать. У меня вон по обносу ботиночного директора — полный аллес гемахт.

— Аналогичный случай был в Тамбове.

— В смысле?

— В смысле, у меня та же ерунда по делу рыночного замдиректора.

— Понятно. Ты сейчас куда? К Светке в архивы?

— Ага. Быстрее засядешь — быстрее выйдешь. Ты же видел, как Накефирыча Москва накрутила. Тут хочешь не хочешь, а захохочешь.

— Я тогда с тобой прогуляюсь. Свиридова обещала мне всех подучетных «баронов» пересчитать.

— А как же проводница? Смотри, Гришка, осерчает майор.

Анденко посмотрел на часы:

— Для розысков проводницы время самое неблагоприятное. Если вернулась из Москвы утренним поездом, то уже сдала вагон и поехала отсыпаться с дороги. А если, наоборот, вечерний выезд, всяко появится на вагоне не раньше пяти-шести часов вечера. Логично?

— Как обычно, — разводя руками, подтвердил Захаров.

— А вот наш Петюня Ефимович логику как раз не жалует. Ладно, докуриваем и выдвигаемся. Заодно по дороге введешь меня. В экскурс.

— По-моему, ты в него и так уже вполне вошел.

— Войти-то вошел. Да только…

— Чего?

— Тебе не кажется, что эти две наши квартирные кражи плюс теперь и московская объединяет подозрительно похожий почерк?

— Какой почерк?

— Редкий. Я бы даже сказал — каллиграфический.

— Загадками изволите?

— Скорее, ребусами…

* * *

Вокзал принято считать визитной карточкой города. И в этом смысле деревянное, барачного вида станционное здание галичского вокзала с накренившимся на крыше флагштоком мало чем отличалось от «карточек» любого другого провинциального городка. Разве что обосновавшийся возле левого крыла здания неизменный гипсовый Ленин встречал и провожал поезда не в гордом одиночестве, а в живописном окружении кустов сирени и яблонь-китаек. А ведь каких-то семь веков назад (по вселенским меркам — секунду назад) Галич являлся столицей самостоятельного княжества и достойно соперничал с лапотной в ту пору Москвой.

Барон спустился с подножки вагона на главный перрон, одновременно служивший подобием привокзальной площади. Рискуя быть сметенным потоком выгружающихся мешочников, освобождая фарватер, он переместился к ближайшей лавочке и, закурив, стал осматриваться. Кому-кому, а ему спешить уж точно было некуда.

Толпа рассосалась быстро — люди торопились успеть набиться в рейсовую коробочку[17], которая, как вскоре выяснилось, все еще проходила в Галиче по разряду роскоши, а не средства передвижения. Минуту спустя, жалобно всхлипнув, тронулся с места состав, начав отсчитывать последние двести верст до конечной станции Шарья. С убытием поезда вокзальная суета временно прекратилась, и станция снова погрузилась в утреннюю спячку.

Заприметив бредущую по перрону женщину в железнодорожной форме и с желтым флажком в руке, Барон отщелкнул окурок и двинулся ей наперехват:

— Красавица! Можно к вам обратиться?

— Пожалуйста.

— А как вас звать-величать?

— Лида, — улыбнулась железнодорожница.

И почти кокетливо добавила:

— Но красавица мне нравится больше.

— Учту.

— Вы с московского поезда?

— Точно так. Прибыл в ваш город по заданию редакции.

— Вы журналист?

— Спецкор.

— Ого! Небось на наш экскаваторный завод приехали?

— Почему сразу на экскаваторный?

— Так ведь про нас столичные газеты если когда и пишут, то только в связи с новым заводом. А больше и писать не о чем. Город маленький, живем скучно.

— А вот и не угадали. Мне поручено сделать материал про то, как жил и трудился Галич в годы войны. Вот я и решил начать, не откладывая, прямо отсюда, с вокзала. Что называется, плясать от печки.

В подтверждение своих намерений Барон достал из кармана пиджака блокнот и ручку.

— Не подскажете, остались еще на станции сотрудники, что трудились здесь в военные годы?

— С войны? Надо подумать… Дядя Паша, он теперь обходчик путевой. А тогда, кажется, в депо слесарил. На ремонте подвижного состава.

— А фамилия? Кстати, он сейчас здесь, на трудовом посту?

— Нет, у него по графику завтра смена. А фамилия — Волокушин.

Барон сделал пометку в блокноте:

— Есть, записал. А еще?

— Еще… А! Тетя Шура Балахнова, буфетчица. Но она бюллетенит.

— Жаль. А адреса ее вы случайно не?..

— Где-то совсем рядом, на Октябрьской. Вы дойдите до нашего ресторана, там скажут.

— У вас и ресторан имеется?

— И буфет, и ресторан. Все как положено. Это ведь только утренний шарьинский всего пять минут стоит. А так у нас для проезжающих пассажиров всегда комплексные обеды накрывают. И быстро, и вкусно. И недорого.

— Последнее — существенно, приму к сведению. Значит, говорите, дядя Паша, тетя Шура. Может, еще есть кто?

Железнодорожница Лида задумалась:

— Пожалуй, и всё. Был начальник милиции, Петр Капитоныч. Но он помер лет пять как. Вот он бы для статейки вашей очень пригодился. Душевный был человек, без малого двадцать лет здесь в милиции отработал. Вот он всё про всех знал.