Книга Война 1812 года в рублях, предательствах, скандалах - Евсей Гречена

Примерно о том же самом свидетельствует и участник войны князь Н. Б. Голицын:

«Не входило в план главнокомандующего Барклая де Толли дать генерального сражения, но ему необходимо было удержать на несколько времени Смоленск за собою, для того чтобы армия могла совершить свое дальнейшее отступление».

По словам генерала М. И. Богдановича, «Барклай де Толли, видя приготовления неприятеля к устройству мостов на Днепре, не мог долее оставаться на позиции, занятой им к северу от Смоленска, а должен был перевести, как можно поспешнее, свои войска с Петербургской на Московскую дорогу. Для достижения этой цели ему следовало воспользоваться моментом, когда французы еще не успели навести мостов».

В самом деле, если бы Наполеон успел совершить фланговый бросок через Днепр южнее города именно 6 августа, отступление вверенной Барклаю армии стало бы весьма проблематичным. Этот обходной маневр Наполеон поручил вестфальскому корпусу генерала Жюно, и допустить окружения было никак нельзя. Именно поэтому Барклай и решился, довольствуясь кровопролитным уроком, данным противнику в Смоленске, совершить перевод своей армии с Петербургской на Московскую дорогу, на которую она должна была выйти у деревни Лубино, чтобы потом двинуться к Соловьевой переправе и восстановить контакт с ушедшим далеко вперед князем Багратионом.

Это движение Барклая было одним из самых сложных за всю войну, ибо оно совершалось на виду у неприятеля. Потом многие военные историки и теоретики будут утверждать, что оно сделало «величайшую честь» военному таланту Михаила Богдановича, потому что «никогда еще русская армия не подвергалась большей опасности, и из этой сложнейшей ситуации Барклай де Толли вывел ее без потерь».

Отметим, что, отдав все необходимые распоряжения, сам Михаил Богданович, которого, как мы помним, генерал Ермолов несправедливо называл «нетвердым в намерениях» и «робким в ответственности», ушел из Смоленска с последним отрядом.

* * *

Оставление Смоленска привлекло на город «все роды бедствий» и превратило «в жилище ужаса и смерти».

Смоленск пылал. Пламя пожара освещало путь русским войскам. Вместе с войсками покидали город и его жители.

Естественно, князь Багратион был буквально вне себя, и он написал графу Аракчееву следующее, полное праведного возмущения письмо, явно предназначенное для передачи императору Александру:

«Я думаю, что министр уже рапортовал об оставлении Смоленска. Больно, грустно, и вся армия в отчаянии, что самое важное место понапрасну бросили. Я, с моей стороны, просил лично его убедительнейшим образом, наконец, и писал, но ничто его не согласило. Я клянусь всей моей честью, что Наполеон был в таком мешке, как никогда, и он бы мог потерять половину армии, но не взять Смоленска. Войска наши так дрались и так дерутся, как никогда. Я удержал с пятнадцатью тысячами более тридцати пяти часов и бил их; но он не хотел остаться и четырнадцать часов. Это стыдно, и пятно армии нашей, а ему самому, мне кажется, и жить на свете не должно. Ежели он доносит, что потеря велика, — неправда; может быть, около четырех тысяч, не более, но и того нет. Хотя бы и десять, как быть, война! Но зато неприятель потерял бездну».

Как видим, «под влиянием досады и гнева на Барклая Багратион вольно или невольно искажал действительность и представлял своим влиятельным адресатам ситуацию, прямо скажем, в превратном виде»[14].

А ведь Барклай, по словам М. А. Фонвизина, «при равных с князем Багратионом достоинствах, имел более его познаний в военных науках, мог искуснее его соображать высшие стратегические движения и начертать план военных действий».

Соответственно Барклай не раз объяснял Багратиону смысл своих действий. Он писал ему:

«Весьма хорошо и полезно было бы удерживать Смоленск; но сей предмет не должен, однако же, нас удерживать от важнейших предметов: то есть сохранения армии и продолжения войны».

Сказано не очень складно, но весьма верно. Однако, похоже, смысл слов Михаила Богдановича уже давно не интересовал князя Багратиона. Он уже вел с военным министром войну на полное уничтожение, не понимая, что ненависть — это сила бессилия.

К сожалению, общие офицерские симпатии были на стороне князя Багратиона.

Историк С. П. Мельгунов:

«Багратион был, несомненно, хорошим боевым генералом, человеком большого энтузиазма и личного геройства. Быть может, все это хорошие качества для полководца — но не при тех условиях и не в тот момент, в каких находилась Россия в начале кампании 1812 года. Отличаясь „умом тонким и гибким“, по отзыву Ермолова, Багратион, к сожалению, не проявил этих качеств в отношении к Барклаю. Быть может, причиной этого и было отсутствие образования. Слишком непосредственно отдаваясь своим чувствам и не вдумываясь в положение вещей, Багратион был один из самых горячих противников Барклая. Но для него есть одно оправдание — по-видимому, он был искренен в своих суждениях <…>

Наивность и искренность, в которые Багратион облекал свои выступления против Барклая, служат оправданием для личности Багратиона <…> Но если личные его подвиги давали высокие примеры бесстрашия и мужества, то бестактные поступки против Барклая не могли не иметь деморализующего влияния. А между тем именно Багратион при своем влиянии в армии мог быть лучшей опорой Барклая. Барклай ценил достоинство Багратиона, щадил его самолюбие <…> Однако поведение Багратиона способно было вывести из терпения и всегда спокойного Барклая. Если верить рассказам очевидцев, в армии происходили бесподобные сцены: дело доходило до того, что главнокомандующие в присутствии подчиненных „ругали в буквальном смысле“ один другого <…> Можно ли в таких условиях говорить о какой-либо солидарности в действиях, являвшейся одним из главных залогов успеха».

* * *

А тем временем эпицентр военных действий утром 7 (19) августа переместился в сторону Соловьевой переправы через Днепр, что находилась в сорока верстах на востоке от Смоленска.

Еще накануне, как мы уже говорили, на вестфальский корпус генерала Жюно была возложена важная задача: он должен был скрытно навести мост через Днепр у деревни Прудищево, обойти Смоленск с юго-востока, выйти на Московскую дорогу и отрезать русские войска, которые могли еще находиться между Смоленском и деревней Лубино.

Принято считать, что Жюно представился отличный шанс окружить русских и отличиться в глазах Наполеона, который послал герцогу д’Абрантес приказ действовать с должной энергией.

— Барклай сошел с ума, — говорил император. — Его арьергард будет взят нами, если только Жюно ударит на него.

Наведение понтонных мостов у Прудищева не стало, однако, неожиданностью для русских, так как об этом вовремя донес один вестфальский дезертир. При этом кавалерия маршала Мюрата не нападала на русский арьергард, да и корпус маршала Даву также простоял весь день в бездействии. Все якобы ждали переправы Жюно. Жюно же, перейдя через Днепр, остановился в нерешительности у деревни Тебеньково и не двигался вперед.